Карл Ботмер - С графом Мирбахом в Москве: Дневниковые записи и документы за период с 19 апр. по 24 авг. 1918 г.

Наш собеседник — представитель московской буржуазии — примерно следующим образом обрисовал положение правительства и его противников. Буржуазия настроена крайне враждебно к новому правительству, но в ней разброд, отсутствие единства, ей не хватает, в первую очередь, энергичности и мужества, оба эти качества присущи вождям большевиков и лидерам социалистов-революционеров (эсерам). Их сила, их победа и удержание ими власти объясняются прежде всего ошибками и нерешительностью оппозиции. Большевики все ближе приближаются к цели овладения всем оружием, и внутренний переворот с каждым днем становится все менее возможным. Теперь русские, не добившись многого от идей панславизма и военных завоеваний, во всем надеются на Германию. Во многих отношениях недоволен также пролетариат, потому что условия жизни с каждым днем становятся хуже. Государство будущего с хлебом и зрелищами заставляет себя слишком долго ждать. Но массы еще надеются, что время крутого перелома придет, им лестно сознавать себя самодержцами всех россиян, они приветствуют акции мести бывшим господам и имущим. «Власть правительства пошатнется, если его лишить всех автомобилей», — это мнение человека, хорошо знающего ситуацию в Москве и Петербурге. В этих словах немало истины, поскольку современный военный автомобиль, аналогичный применяемым в наших боевых действиях, усиливает действия военных отрядов, производит устрашающий эффект постоянного нарастания силы во всех частях города. В качестве резерва патрульных отрядов в ряде казарм, например, в Александровском военном училище возле Кремля, где мы это могли видеть своими глазами, стоят крупные части с большим количеством автомобилей.

Мы ходим по городу совершенно свободно, под наблюдением ли — покажет время. Можно предположить, что по русскому обычаю тайная полиция и соглядатайство, во всяком случае, должны процветать не меньше, чем в старой России, и что нас по возможности стараются не упускать из виду хотя бы потому, что их интересует, кто ищет с нами контактов. Такой интерес с точки зрения властей можно считать оправданным. В газетах высказывают удивление по поводу того, что немецкие офицеры не носят форму. Но следовало бы, в первую очередь, отдать должное победителю за то, что он обладает чувством такта и щадит чувства побежденного. Представители миссий Антанты, естественно, в мундирах — ведь еще до недавнего времени они были представителями союзных государств. И, кроме того, будь мы в форменной одежде, мы вызывали бы излишнее любопытство и даже недружелюбное отношение.

Еще перед отъездом я принял твердое решение, несмотря на свой непоколебимый консерватизм, основанный на традициях и внутреннем убеждении, быть как можно объективнее в оценках РСФСР. Факт насильственного переворота, даже при поверхностном знакомстве с развитием событий внутри страны, особенно после войны с Японией, учитывая прогнившую систему и политическую близорукость прежнего правительства, не был неожиданностью. Несмотря на категорическое отрицание насильственных переворотов, вряд ли можно упрекать народ (которым правили таким образом, что он был втянут в преступную агрессивную войну и испытал затем период поражений) за то, что он последовал призыву к так называемому освобождению. Стихийные бедствия можно считать несчастьем, но их нельзя называть бессмысленными. Поэтому я совершенно не буду касаться причин и способов прихода к власти Советов.

Для меня на ближайшее время важно найти ответ на следующие вопросы: удалось ли новому правительству создать для огромной массы российского народа более свободные и счастливые условия жизни, стремится ли оно хотя бы к этому и рассчитывает ли добиться этой цели? Руководствуется ли коммунистическое правительство благородными и высокими целями? Действительно ли слова «Свобода, равенство, братство» — лозунг, а не пустая фраза руководителей, нравственность которых не выше нравственности царского двора и его окружения? Если ответ на поставленные вопросы будет в пользу соратников Ленина и Свердлова, то было бы глупо и несправедливо не отдать должного тому новому, что здесь происходит.

Погода ото дня на день лучше. Москва славится своими великолепными веснами. В отличие от Петербурга, город вообще считается здоровым и не подверженным эпидемиям. Вчера во второй половине дня состоялась первая официальная встреча с русскими властями в комиссариате по делам о военнопленных и демобилизации во дворце князя Щербатова на Новинском бульваре. Первое интересное знакомство с итогами переворота, когда не перестраивается уже существующее, а хотят все создать заново и обойтись при этом по возможности без чиновников старой школы. Никто ничего не знает. Нас направляют от одного служащего к другому. Повсюду множество чиновнического люда, в большинстве своем-молодежь, проводящая время в разговорах и бездеятельности. Везде толчея — рабочие, солдаты, просители разного рода.

Наша первая беседа с уполномоченными комиссарами прошла гладко и оставила впечатление, что, по крайней мере внешне, они проявляют добрую волю. Даже при всех наших наилучших намерениях, которыми мы хотели бы руководствоваться в ожидании встречных доказательств таких же намерений, неопытный и недисциплинированный управленческий аппарат будет довольно часто буксовать, и нам предстоит преодолеть действительно серьезные трудности.

Я хотел бы коротко обрисовать нашу ситуацию, чтобы была понятна предстоящая работа в смешанной комиссии по делам военнопленных, которой предстоит продолжить начатые в Петербурге во время перемирия переговоры в соответствии со ст. 17, пар. 4 Дополнения к Брестскому договору, которые были прерваны в результате нового наступления. Тогда в Бресте во всех вопросах, касающихся обмена военнопленными, мы предоставили другой стороне полное равноправие. Особого права мы требовали по параграфу 1, касавшемуся допуска немецких комиссий по делам военнопленных к военнопленным на всей территории России.

С нашей стороны планировалось обойти молчанием одно ограничение, которое диктовалось ситуацией и которое мы хотели бы включить соответствующим образом в договор. Этого требовал и Геннинг — представитель военного министерства в Бресте. Однако после подписания договора вопрос был положен под сукно министерством иностранных дел. Речь идет об освобождении полутора миллионов русских военнопленных, крайне необходимых Германии в качестве рабочей силы, до заключения всеобщего мира. Поскольку Россия 3 марта в Бресте поставила свою подпись без каких-либо дебатов, чтобы только остановить наше наступление, было бы проще всего внести этот вопрос в Дополнительный договор в нашей трактовке. Учитывая отношение России к ее бывшим союзникам, требовалась, конечно, такая формулировка, которая исключала бы подозрение или, по крайней мере, возможность официального упрека за нарушение нейтралитета. Отсутствие у нас технической возможности одновременно обменять в России в пятнадцать раз большее число военнопленных в момент, когда мы вели тяжелые бои на западном фронте, толкало нас на самый легкий путь, а именно гарантировать противной стороне как можно более скорое возвращенние всех военнопленных, но предварительно закрепить принцип обмена «транспорт на транспорт».