Лев Гумилевский - Чаплыгин

Комнаты, приготовленные для игр, зал, коридоры мало-помалу заполнялись гостями. Блеск огней, праздничное возбуждение, наряды и драгоценности делали привлекательными даже и некрасивые$7

И только один Чаплыгин с заветными томиками в фалдах сюртука беспокойно ждал удобного момента, чтобы покинуть шумный зал.

Все-таки ему пришлось прослушать выступления воспитанниц, посмотреть «живые картины», дождаться начала бала и даже сделать тур вальса с одной из своих учениц. Кажется, она шла на пари с подругами, что будет танцевать с «физиком», и выиграла.

После того как все увлеклись танцами, Сергей Алексеевич покинул осторожно зал, оделся в безлюдном вестибюле и с легким сердцем зашагал но праздничной Москве.

По Садовой с бубенцами, гиканьем и хохотом носились тройки, по сторонам улицы топтались зрители, похлопывая рукавицами, толкая друг друга в сугроб. Вслед разгульным тройкам летели снежки. По тротуарам пробирались ряженые. Карнавальное веселье разгоралось как костер.

Сергей Алексеевич свернул в сонную тишину своей улицы. Он приготовился долго стучать и ждать, когда проснутся в доме и отопрут. Обычно ему открывал сводный брат, Миша Давыдов, студент медицинского факультета, с которым он вместе снимал комнату. На каникулы Михаил уехал на родину, в Воронеж, а молодая хозяйка квартиры, должно быть, уже спала.

«Ну что ж, подождем!» — вооружаясь терпением, думал Чаплыгин.

Но ждать не пришлось. Дверь открылась тотчас. С большой светлой лампой в руках запоздавшего квартиранта встретила сама хозяйка.

— Вы, верно, откуда-нибудь только что пришли, Екатерина Владимировна? — удивленно спросил он.

— Нет, ждала вас, Сергей Алексеевич.

— Помилуйте, зачем же…

— Хочу гадать с вами. Одной страшно… — отвечала она с веселым смехом.

Француженка по отцу, уроженка Петербурга, хозяйка Сергея Алексеевича в свои 27 лет уже перенесла бездну несчастий. Родителей она потеряла ребенком, воспитывалась у дяди, инженера. Девочку отдали в Ксениинский институт. Окончив его еще до совершеннолетия, в 16 лет, она вышла замуж за молодого инженера и стала носить фамилию Арно.

Через два года он умер от туберкулеза, оставив ей сына.

Восемнадцатилетняя вдова стала давать уроки французского языка и растить сына. Но мальчик через год последовал за отцом.

Екатерина Владимировна сбежала в Москву из холодной, сумрачной столицы, волей судьбы обратившейся в сплошной некрополь для молодой женщины.

В Москве она сняла большую квартиру. Чтобы не жить в ней одной, она сдавала комнаты студентам, не переставая давать уроки.

Потоки несчастий ожесточают только слабые сердца. Сильных людей они примиряют с жизнью. Сергей Алексеевич не мог надивиться неугасающей приветливости, радостности, доброте своей хозяйки.

Пока он раздевался, Екатерина Владимировна стояла с лампой в руках, держа ее перед собой. И Сергей Алексеевич видел, как она еще молода и очаровательна в своем милом простодушии. Повесив на вешалку пальто и шапку, он отобрал у женщины лампу и пошел впереди, освещая путь.

В столовой действительно все было приготовлено для гадания: зеркало, свечи, воск, таз с водой, игральные карты. Тут же стоял пузатый графинчик с наливкой собственного приготовления, и половинка жареного гуся, и моченые яблоки, и огурцы, и капуста.

— Да вы совсем-таки русская! — воскликнул Сергей Алексеевич, оглянув стол.

— Да, и сейчас будет настоящий русский пирог!

Екатерина Владимировна ушла на кухню и через минуту вошла с пирогом; пирог напомнил Сергею Алексеевичу дом, мать, отчима, сводных братьев и сестер. Рассказывая о своем детстве, он нечаянно спросил Екатерину Владимировну:

— А сколько вам лет?

Она немножко сконфузилась, стала похожа на висевшую на стене фотографию, изображавшую ее в институтском форменном платье, и сказала с притворным ужасом, сквозь смех:

— У… у… у… я совсем старуха!

— Старше меня?

— На два года!

— Ужасно! — в тон ей ответил Сергей Алексеевич и весь вечер дразнил ее старушкой. Схватив гитару, он даже спел два куплета из старинного романса:

Сказать ли вам — старушка эта,Как двадцать лет тому назад,Она была мечтой поэтаИ слава ей зенок плела…

Убрав со стола, Екатерина Владимировна расставила зеркала одно против другого с тем, чтобы видеть в них суженого, и, подождав до двенадцати, прогнала гостя в его комнату. Он подчинился, зажег у себя лампу, взял «Научные статьи Д. К. Максвелла» и стал читать «О соотношении между физикой и математикой».

Великий английский ученый писал:

«Есть люди, которые могут полностью понять любое, выраженное в символической форме сложное соотношение или закон как соотношение между абстрактными величинами. Такие люди иногда равнодушны к дальнейшему утверждению, что в природе действительно существуют величины, удовлетворяющие этим соотношениям. Мысленная картина конкретной реальности скорее мешает, чем помогает их рассуждениям.

Но большинство людей совершенно не способны без длительной тренировки удерживать в уме невоплощенные символы чистой математики, так что если наука должна когда-нибудь стать общедоступной, оставаясь, однако, на должной высоте, то это произойдет путем глубокого изучения и широкого применения принципов математической классификации величин, лежащих в основе всякого истинно научного иллюстративного метода.

Существуют, как я уже сказал, такие умы, которые могут с удовлетворением рассматривать чистые количества, представляющиеся глазу в виде символов, а разуму — в форме, которую не может понять никто, кроме математиков.

Другие получают большее удовлетворение, следя за геометрическими формами, которые они чертят на бумаге или строят в пустом пространстве перед собой.

Иные же не удовлетворяются до тех пор, пока не перенесутся в созданную ими обстановку со всеми своими физическими силами. Они узнают, с какой скоростью проносится в пространстве планета, и испытывают от этого чувство восхитительного возбуждения. Они вычисляют силы, с которыми, притягивают друг друга небесные тела, и чувствуют, как напрягаются от усилия их собственные мышцы.

Для этих людей момент, энергия, масса не являются просто абстрактным выражением результатов научного исследования. Эти слова имеют для них глубокое значение и волнуют их душу, как воспоминания детства.

Для того чтобы удовлетворить людей этих различных типов, научная истина должна была бы излагаться в различных формах и считаться одинаково научной, будет ли она выражена в полнокровной форме или же в скудном и бледном символическом выражении».