Дорис Лессинг - День, когда умер Сталин

Джесси сжала кулаки.

– Тётя Эмма, – вмешалась я, – нам с вами, наверно, лучше пока выйти.

– Послушай, милая…

Но хозяин уже обвил её рукой и мягко выпроваживал за дверь.

– Вы просто чудо, вы хотите, чтобы у меня получился очень хороший снимок, а у меня никогда ничего хорошего не получается, если присутствуют даже самые симпатичные зрители.

Тётушка Эмма опять обмякла и покраснела. Я заняла его место и повела тётушку к двери. Когда мы закрывали её, я услышала голос Джеки Смита:

– Может быть, поставим пластинку?

И голос Джесси:

– Я терпеть не могу музыку!

И опять Джеки Смит:

– Знаете, нам кажется, что музыка помогает…

Дверь закрылась. Мы с тётушкой стояли у окна на лестничной площадке и смотрели на улицу.

– А тебя этот молодой человек когда-нибудь фотографировал? – спросила она.

– Мне его рекомендовали.

Наверху заиграла музыка. Тётушка стала притоптывать.

– Гилберт и Салливан, как у неё только язык поворачивается сказать, что она терпеть не может такой музыки. Думаю, просто назло.

Я зажгла сигарету. Музыка резко оборвалась.

– Расскажи мне, милая, – вдруг язвительно спросила тетушка, – об увлекательных вещах, которыми ты изволишь заниматься?

Тётушка всегда задаёт такой вопрос, и каждый раз я с трудом выбираю кусочки своей жизни, достойные её внимания.

– Вот что, например, ты делала сегодня?

Я подумала о Билле, о Беатрисе, о товарище Джин.

– Я пообедала, – сказала я, – с дочкой епископа.

– В самом деле? – усомнилась тётушка.

Опять заиграла музыка: Кол Портер.

– Это не в моем вкусе, – заметила тётушка. – Что-то современное?

Музыка смолкла, распахнулась дверь: в ней стояла Джесси, излучая решимость.

– Ничего не получается, – сказала она. – Прости, мама, у меня сегодня нет настроения.

– Но мы снова будем в Лондоне только через четыре месяца!

За Джесси появились хозяин и его помощник, оба с галантными улыбками.

– Давайте больше не думать об этом, – сказал Джеки Смит, а хозяин добавил:

– Попробуем в другой раз, когда все станут сами собой.

Джесси повернулась к молодым людям и резко протянула руку.

– Мне очень жаль, – сказала она с яростной искренностью девственницы. – Мне действительно ужасно жаль.

Тётушка шагнула вперёд, оттолкнув Джесси в сторону, и пожала им руки.

– Большое спасибо вам обоим за чай.

Джеки Смит помахал моей газетой через три головы:

– Вы забыли, – сказал он.

– Не важно, оставьте себе.

– Как любезно с вашей стороны, теперь я смогу прочесть об этом со всеми кровавыми подробностями.

Дверь закрыла их дружеские улыбки.

– Да, – вздохнула тётушка, – такого стыда у меня ещё в жизни не было.

– А мне всё равно, – оборвала Джесси ожесточённо. – Мне на всё это наплевать.

Мы спустились на улицу. Пожали друг другу руки. Расцеловали друг друга в щёчки. Поблагодарили друг друга. Тётушка Эмма и кузина Джесси остановили такси. Я села в автобус.

Как только я зашла домой, звонил телефон. Эта была Беатриса. Она сказала, что получила телеграмму, но всё равно хочет со мной увидеться.

– Ты знаешь, что Сталин при смерти? – спросила я.

– Конечно. Послушай, очень важно провести об этом беседу в Медном поясе.

– Почему?

– Если мы не скажем людям правду об этом, то кто же её скажет?

– Да, ты, наверное, права, – согласилась я.

Она сообщила, что приедет через час. Я села за пишущую машинку и стала работать. Опять зазвонил телефон. Это была товарищ Джин.

– Ты знаешь, что случилось? – спросила она со слезами в голосе.

Товарищ Джин бросила мужа, когда он вступил в партию лейбористов во время подписания пакта Сталина с Гитлером, и с тех пор жила в однокомнатных квартирках на бутербродах и чае с портретом Сталина над кроватью.

– Да, знаю.

– Это так жутко, – прорыдала она. – Это ужас – они его убили!

– Кто убил? Откуда ты взяла?

– Его убили агенты капитализма, – сказала она. – Это же совершенно очевидно.

– Ему было семьдесят три.

– Так люди не умирают.

– В семьдесят три умирают.

– Мы должны дать клятву, что будем достойны его.

– Да, ты, наверное, права, – согласилась я.