Алан Клейсон - Ринго Старр

Ричи и его одноклассники из начальной школы при англиканской церкви Св. Силы с гораздо большим удовольствием слушали «Ghost Riders in the Sky», чем любую английскую музыку, которую передавали по трем национальным радиостанциям Би–би–си: Кэтлин Ферье или «Pirates of Penzance» и «Melody Time» в исполнении «Midland Light Orchestra».

Помимо песен, которыми увлекались сами учащиеся, американское влияние проникло за викторианскую ограду школы в виде небольших песенников под названием «Singing Together» («Поем вместе»), в которые входили такие номера, как «Git Along Little Dogies» и «Polly Wolly Doodle». Эти книжицы учитель во время уроков музыки раздавал ученикам, которые собирались вокруг пианино в главном зале; этот зал также использовался в качестве лектория и столовой. Изредка в нем проходили церковные собрания под руководством настоятеля либо викария церкви, названной в честь одного из апостолов, жившего в первом веке. В этой же церкви венчались родители Ричи.

Школа располагалась в пяти минутах ходьбы от Эдмирал–гроув. Утренние прохожие могли услышать голоса, монотонно вдалбливающие таблицу умножения в молодые головы, и даже постукивание бамбуковой палки по заляпанному чернилами учительскому столу. Ричи считал арифметику самым невыносимым предметом «из всего того мусора, который в нас пытались впихнуть в школе, — ох уж эти мне чертовы цифры!».

Впрочем, ему не слишком долго пришлось выносить общество однокашников по школе Св. Силы — у него начались проблемы с пищеварением. Возможно, имела место наследственная предрасположенность к подобного рода заболеваниям: так же как и Большого Ричи, его начинало тошнить, если в каком–либо блюде присутствовал лук или чеснок. Однажды в детстве, вспоминал Ричи, он «почувствовал острую боль. Помню, что вспотел и жутко испугался». Ричи, которому тогда было шесть лет, корчился от боли в машине «Скорой помощи», которая мчала его в Королевский детский лазарет, расположенный на перекрестке Миртл–стрит, недалеко от римско–католической церкви, в той части города, где были сосредоточены все основные лечебные, исправительные и высшие учебные заведения города.

То, что вначале определили как перфорацию аппендикса, закончилось перитонитом. Ричи лежал в коме под капельницами в отделении интенсивной терапии, и не было почти никакой надежды на то, что он выживет. Однако несмотря на то, что жизнь была готова вот–вот покинуть это истощенное тельце, смерть решила пощадить Ричарда Старки; его лицо еще месяца два оставалось бледным как воск. Поскольку визиты родителей были строго ограничены, он нечасто виделся со своей матерью; череда операций под наркозом и трудный период восстановления превратили его в юного старичка, все чаще впадающего в состояние депрессии. «Все мне было по барабану. У меня в больнице было много друзей. Но, черт возьми, как только они выздоравливали, они сразу же меня покидали».

Ричи не мог получить практически никакого образования — на его пути стояло множество препятствий, большинство из которых было связано с трудностями организации учебного процесса в больничных условиях: лежачие пациенты были разного возраста и способностей, а кроме того, без одобрения главврача не разрешался никакой новый вид деятельности. В той же мере это касалось самодеятельных кружков, таких, как Wolf Clubs и Brounies, и трудотерапии: плетения корзин, рисования и участия в местном ансамбле. Ринго первым поднял руку, когда учитель объявил, что требуются добровольцы постучать на барабане в номерах типа «Donkey Riding» или «Down in Demerara». Во время празднования Orange Day Ричи вручили жестяной барабан, и тот, преисполненный гордости, вышагивал с ним на параде и радостно отстукивал дробь.

— Когда Ричи был совсем маленьким, ему всегда хотелось на чем–нибудь постучать, будь то пустая коробка или что–нибудь в этом роде, — вспоминала Элси в разгар битломании.

В то время как Элси при каждой возможности проскальзывала в палату к Ричи, его отец «…ну да, притащился один разок ко мне в больницу с маленьким блокнотиком, чтобы записать туда, что мне может понадобиться». В день, когда Ричи стукнуло семь (незадолго до того, как его выписали из больницы), он под ласковым взглядом деда развернул сверток, в котором оказался красный игрушечный автобус. «Я все катал и катал его вокруг моей огромной, высоченной кровати. Когда дед ушел, я посмотрел на парнишку с соседней койки — он выглядел таким одиноким и несчастным, что я подарил ему этот автобус: пусть, думаю, порадуется».

Перегнувшись к соседу, Ричи упал, и у него разошлись швы, в результате остаток 1947 года он провел в больнице, что только усилило в нем комплекс неполноценности.

Вернувшись в начальную школу Св. Силы, он получил кличку Лазарь — с легкой руки бывших одноклассников. Ричи все еще оставался практически безграмотным и ужасно страдал от того, что учился с детьми на год младше его. Среди них были Билли Хаттон и лучший друг Билли — Ронни Вичерлей, которому было суждено всю свою недолгую жизнь провести в стенах больниц — с ревматизмом и пороком сердца, который вскоре и стал причиной его преждевременной смерти.

Даже неверующие жители Дингла выказывали внешнее почтение духовенству, и если ни мать Ричи, ни его школа не сделали из него добропорядочного прихожанина, то уж по крайней мере он придерживался твердого убеждения, что существует жизнь после смерти, хоть и «перестал молиться и петь гимны. Я делал все, что от меня требовала вера, но для меня вся эта ерунда, в общем, не имела большого значения». Годы спустя, когда Ричи играл в ассоциации, его первая реакция на слово «Рождество» была такой: «Праздник… попить, поесть… я не вкладываю в это слово никакого религиозного смысла». Из–за того, что Ричи так и не завел себе в школе друзей (вследствие долгого пребывания в клинике), он рос задумчивым и замкнутым ребенком, который сразу же начинал плакать, когда его ругали или что–нибудь трогало его до глубины души. Внешность Ричи вполне соответствовала его внутреннему состоянию — маленький и сутулый, с мягкими пухлыми губами и крючковатым носом, с грустными глазами паяца, проседью в волосах и прямыми бровями. Весь его облик был по меньшей мере комичным, что тоже вполне сочеталось с характером будущего битла.

— Я вроде Томми Купера и Кена Додда — у меня такое лицо, что люди, глядя на него, начинают веселиться, — впоследствии признавался Ринго.

Его манера общения напоминала доктора Уильяма Спунера, в том смысле что он никогда и не пытался никого рассмешить. Он не пытался пошутить сознательно — у него это выходило само собой: каждый раз, когда Ричи открывал рот, чтобы заговорить с товарищами в классе или во дворе, все его собеседники начинали давиться от смеха; его остроты выходили довольно неуклюжими, зато самая обычная мысль, которая срывалась с его языка, стоила любого монолога Стэнли Анвина. Его приятели знали: чтобы поднять себе настроение, нужно просто поговорить с Ричи.