Эллиот Рузвельт - Его глазами

Как адъютант отца я в большинстве случаев присутствовал на совещаниях военного, политического и дипломатического характера, в которых он участвовал. Я сочетал при этом обязанности секретаря, курьера и протоколиста. В этом полуофициальном качестве я имел возможность слышать, как договаривались между собою, официально и неофициально, представители всех воюющих союзных держав. Я видел Черчилля, Сталина, Молотова, генералиссимуса Чан Кайши и его жену, членов Объединенного совета начальников штабов, генералов и адмиралов, командовавших всеми театрами военных действий и представлявших все роды оружия, Смэтса, де Голля, Жиро, Гопкинса, Роберта Мэрфи, королей Египта, Греции, Югославии и Англии, эмиров и шахов, султанов и принцев, премьер-министров, послов, министров, халифов, великих визирей. Я встречал их у входа, провожал к отцу, присутствовал при беседах с ними, а потом отец делился со мной своими впечатлениями.

А когда кончались долгие дни совещаний, когда уходил последний посетитель, мы с отцом почти каждый вечер проводили перед сном несколько часов наедине, обсуждая события прошедшего дня, сравнивая свои впечатления, сопоставляя наблюдения. Иногда я отвечал на вопросы отца о моей работе в качестве офицера фоторазведки; чаще, однако, я расспрашивал его обо всем, что меня интересовало, начиная с положения дел со «вторым фронтом» и кончая его мнением о г-же Чан Кайши. Он относился ко мне с таким доверием, что рассказал мне о результатах своих переговоров со Сталиным даже до того, как сообщил об этом своим начальникам штабов и министрам. Между нами сложились хорошие, близкие, товарищеские отношения, и он, мне кажется, не только любил меня как сына, но и уважал как друга.

Таким образом, я присутствовал на этих конференциях, с одной стороны, как официальный адъютант президента, а с другой — как ближайший друг человека, который играл ведущую роль в обеспечении единства Объединенных наций. Именно как друг я был поверенным самых затаенных его мыслей. Он делился со мной заветными мечтами о всеобщем мире, который должен был наступить вслед за нашей победой в войне. Я знал, какие условия он считал решающими для обеспечения всеобщего мира. Я знал о беседах, которые помогли ему сформулировать эти условия. Я знал, какие заключались соглашения, какие давались обещания.

И теперь я вижу, что эти обещания нарушены, принятые условия бесцеремонно и цинично растоптаны, установленная организация мира отвергнута.

Вот почему я пишу свою книгу. Я пользуюсь при этом официальными протоколами различных совещаний, дополняя их собственными заметками того времени и воспоминаниями; однако я полагаюсь на заметки больше, чем на память.

Я пишу эту книгу, обращаясь к тем, кто считает, как и я, что Франклин Рузвельт был зодчим единства Объединенных наций во время войны, что идеалов и государственной мудрости Франклина Рузвельта было бы достаточно для сохранения этого единства как важнейшего фактора и в послевоенное время; что начертанный им путь, к величайшему прискорбию, умышленно покинут.

Я пишу свою книгу в надежде, что она в какой-то мере поможет нам вернуться на этот путь. Я верю в такую возможность. Я страшусь того, что произойдет в противном случае.

Глава первая

Из Техаса в Арджентию

Европейский кризис, «разрешившийся» в сентябре 1938 г. мюнхенским умиротворением, различно воспринимался в то время разными людьми, в зависимости, главным образом, от того, насколько каждый из них верил, что все люди — граждане единого мира. Откровенно говоря, в те напряженные дни лично меня занимали почти исключительно эгоистические соображения. Я собирался открыть собственное предприятие — сеть небольших радиовещательных станций в Техасе, — и меня беспокоило только одно; насколько все эти разговоры о войне и бряцание оружием германских и итальянских фашистов скажутся на моих доходах и на возможности получать прибыль.

Нет ничего лучше информации из первоисточника. Тогда же, в сентябре, я приехал на несколько дней в Вашингтон и решил попытаться осторожно выведать у отца его оценку обстановки, чтобы определить перспективы деловой конъюнктуры. Мне удалось провести десять минут наедине с отцом в его кабинете; это произошло сразу же после того, как он направил Гитлеру свою вторую ноту и передал ее текст для опубликования в печати.

Я поделился с ним своими планами покупки контрольного пакета акций радиостанций, чтобы попытаться создать солидное рентабельное предприятие.

— Конечно, — добавил я, — все эти разговоры о войне… — Я вопросительно посмотрел на отца. Он слегка отодвинул кресло от стола и взглянул мне прямо в глаза. Наступила пауза. Затем я продолжал, несколько смутясь: — Когда читаешь газеты, создается впечатление, будто события начнутся уже завтра. Вряд ли это будет благоприятствовать новым предприятиям, насколько я понимаю.

Отец улыбнулся.

— Ты хочешь услышать от меня, что войны не будет? Что ты можешь заняться своими радиостанциями? Что нет никаких оснований для беспокойства? Что ты наверняка получишь прибыль уже в первый год и разбогатеешь к концу третьего?

— Я думал, может быть…

— Я скажу тебе все, что знаю — примерно то же, что знает всякий человек, следящий за событиями. Рано или поздно в Европе наступит развязка. Рано или поздно Англия и Франция решат, что Гитлер зашел слишком далеко. Вряд ли это случится на днях, но и того нельзя сказать с полной уверенностью. Роль России… чехословацкий народ…

— Но если в Европе действительно наступит развязка, разве и мы обязательно будем втянуты в события?

— Все мы добиваемся, чтобы этого не произошло. Все мы чертовски стараемся непременно остаться в стороне. Все мы питаем величайшие надежды, величайшие надежды. — Отец помолчал, повертел в руках какую-то безделушку, стоявшую на столе, и, нахмурившись, рассеянно посмотрел на меня.

— Знаешь что, — сказал он вдруг, — на твоем месте я бы занялся радиостанциями как можно скорее и энергичнее. Нет оснований отказываться от этого из-за нескольких газетных заголовков. Берись за дело и не выпускай его из рук. Я уверен, что ты добьешься успеха.

Вот и все. Возвращаясь домой, в Техас, я пытался понять, на чем основана эта неожиданная, может быть даже слишком твердая уверенность и не скрывается ли за нею что-нибудь, так сказать, написанное между строк. Однако в сентябре и октябре 1938 г. мы, американцы, в большинстве своем находились еще на расстоянии нескольких сот световых лет от понимания действительности; в конце концов я пожал плечами и решил, забыв о Европе, заняться своими делами в Техасе.