Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга вторая

Когда после месяца отпуска я приехал в Москву, Кира уже работал в институте Склифосовского, женился. Тесть его демобилизовал. Блат выше Совнаркома.

Кабинет Юдина. Сергей Сергеевич только что пришел после операции. Клеенчатый фартук с капельками крови висел у двери.

- Вот это Коля Амосов, ближайший ученик и друг Аркадия Алексеевича...

Довольно безразличный взгляд. Взял письмо, прочитал.

- Не могу вам помочь. Мне еще самого Аркашу надо добыть. Возможности мои ограничены...

Ну что ж. Значит, так и будет. Не обиделся. В жизни ни разу по знакомству не пробивался. Как все, так и я. Будем служить.

С тем и ушли.

Мы с Лидой ночевали у Кати Яковлевой - медсестры из нашего госпиталя. Двухэтажный деревянный дом на Таганской улице, настолько дряхлый, что стены подперты бревнами. (Теперь его уже нет - искал.) Но квартира в полуподвале уютная по моим тогдашним стандартам.

Ночью меня осенила идея: а что, если использовать мой второй - инженерный - диплом? Организовалось новое Министерство медицинской промышленности, инженеров нет, а я - с двойным образованием. Не хотелось, но снова пошел к Юдину. Рассказал идею. Он сразу же загорелся:

- К Третьякову, к министру!

Вышли во двор, выгнал из гаража машину, усадил. (Теперь могу похвастать: сам Юдин меня возил на машине. Помню - немецкая, бежевого цвета, открытая.)

Мимо швейцара, контроля, почти бегом, прямо в кабинет к министру.

- Вот (не помню имени-отчества), я вам привез инженера и хирурга. Для вас - просто клад! Помогите, и будем его использовать пополам!

Третьяков был человек спокойный, доброжелательный, дело решил быстро; выдали ходатайство в Главное медико-санитарное управление, и я исчез. Пару дней добивался к военному начальству, но бумага сработала, резолюцию получил.

- Демобилизовываться придется ехать в Ворошилов. Туда придет приказ, ждите.

Лида оставалась в Москве, ее приняли заканчивать педагогический институт, а я поехал снова в Ворошилов.

Проработал в госпитале месяц, пока не пришел приказ. Написал за это время свою, третью уже, кандидатскую диссертацию: "Первичная обработка ран коленного сустава".

Началась Москва. Самый грустный и неприятный период моей жизни.

В октябре проходил Всесоюзный съезд хирургов, и нам с Кирой удалось несколько раз пробиться на балкон. (Было это в Политехническом музее.) Забыл, о чем шла речь в докладах, но всех лидеров повидал. Помню, как Н. И. Бурденко, совсем глухой, объяснялся в президиуме записками, потом, как его выводили к машине - грузного, немощного. Из старшего поколения блистали С.С. Юдин, В.Н. Шмаков, Ю.Ю. Джанелидзе, А.В. Вишневский; помоложе - П.А. Куприянов, А.В. Мельников, А.Н. Бакулев, С.П. Банайтис, Саша Вишневский (Сашей его звали до самой смерти). Для меня, провинциала, они были как олимпийцы. Впрочем, в себе я тоже был уверен. Знал, что могу сделать любую операцию, которую другие делают, и даже изобрести собственную. Война научила.

В доме, где жила Катя Яковлева, сдали нам комнатку - четыре квадратных метра. Стояла железная кровать, комод, столик и стул. Свободного места не было. Когда как-то приехала сестра Лиды, я спал на полу, но ноги находились под кроватью. Готовили на керосинке, ею же отапливались.

При демобилизации в военкомате выдали на два месяца паек - немного крупы, несколько банок консервов и много буханок хлеба. Его доедали уже заплесневевшим. Лида получала студенческую карточку. Отоваривали плохо. От такого питания голова у меня покрылась коростой. Впрочем, не стоит преувеличивать, все-таки жили, настроение портилось не от этого.

Примерно раз в неделю мы ходили в гости к Кирке, вернее, к родителям его жены. Довольно большая еврейская семья, просторная, хорошая квартира. (Нам казалась хорошей.) Угощали чаем, были колбаса и сыр,

но уж такие тоненькие кусочки, что в горло они не лезли. Семья активно не нравилась, чувствовалось напряжение в отношениях с молодыми, но интеллектуальные разговоры велись. (Ах, эти разговоры интеллигенции! Они и теперь такие же: что пишет "Литературная газета", толстые журналы, что говорят "голоса", теперь еще телевизор. Сплетни о персонажах. Анекдоты. И критика, критика! Никто глубоко не вникает, причин беспорядков не доискивается, на себя не оглядывается. Когда-то много лет спустя, Виктор Некрасов, будучи изрядно пьяненьким, когда я прижал его с конструктивной программой, высказался: "Я люблю английскую королеву!" Но это крайность, большинство - мелкие критики. Молодые - смелые, мое же поколение помнит 37-й год и многие вещи своими именами не называет.)

Я тоже люблю критиковать. Если все кругом хорошо - значит, застой. Но нужно же доискиваться до корней! Иметь что предложить и обосновать. Нужно на себя оглядываться: "А сам ты чего стоишь? Дело до толку не довел". Вот так и обнаруживается, что большинство наших интеллигентных критиков работают лениво, знаний серьезных не имеют, просто верхогляды и зарятся на универмаги в европейских столицах.

Месяц после демобилизации я в Москве не работал. Почти ежедневно ходил в медицинскую библиотеку и читал иностранные хирургические журналы, в основном про военную хирургию. Но как их хирургия и условия отличались от наших!

В декабре, как договорились летом, Юдин взял меня заведовать главным операционным корпусом, для того чтобы я привел в порядок технику. Операционная когда-то была оборудована хорошо: столы, лампы, большая стерилизационная установка - "стенка". Все было изрядно запущено. Юдин жаловался, что сам должен надевать шоферскую робу и смазывать столы, когда они совсем теряют подвижность. Об автоклавах и говорить не приходилось: часть установок не работала, остальные парили, текли.

Мои повседневные обязанности были несложны: составлять расписание операций - было четыре операционных на шесть столов, - смотреть за порядком, подписывать рецепты. Делать было просто нечего, поскольку со всем администрированием справлялась старшая операционная сестра. Помню ее, как сейчас - подтянутая, сухая женщина, отлично знавшая политику отношений: как обращаться с сестрами, как с Юдиным, как с врачами, как с некоронованной королевой - Мариной Голиковой.

О, это была исключительная женщина, Марина! Не менее яркая, чем сам Юдин. Формально она была его личной операционной сестрой, а в действительности - самым преданным другом и помощницей во всех делах: от галстуков до печатания статей и автомобильных проблем. У нее была комната рядом с кабинетом шефа, вся заваленная рукописями, рисунками, муляжами, техникой, корректурами, книгами - массой предметов для юдинской жизни. Было ей тогда за сорок, чуть полновата, красивое лицо, уверенное без самоуверенности. Если было деликатное дело к Юдину, то знающие люди сначала советовались с Мариной.