Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

По улицам то и дело снуют взад и вперёд военные с трёхцветным шевроном на левом рукаве. Вид у всех оживлённый и какой-то радостный. Ведь это заря новой жизни, возрождение старой армии, и хотя впереди будет ещё много страшного и кровавого, но самое страшное уже пережито. Много героев погребено в степях Кубани и много крови пролито на Северном Кавказе, но тягости Корниловского похода [1] уже не повторятся и, Бог даст, враг будет, в конце концов, сломлен.

В городе войск много. Одеты солдаты неважно: кто в штатском, кто в старых наших шинелях, уже разодранных и видавших виды. Говорят однако, что союзники, главным образом, англичане должны снабдить нашу армию всем необходимым, должны давать нам медикаменты, одежду и оружие.

Оружие, впрочем, нам уже дают, и в порту я видел даже танки. Они ещё не выгружены и стоят на каких-то неуклюжих платформах на палубе транспорта. Когда думаешь про танк, то невольно ожидаешь увидеть что-то огромное, что-то вроде ходячей крепости, грозной и внушительной. На самом деле они очень невелики и особенного впечатления не производят. Так, что-то <вроде> разновидности бронированного автомобиля.

В порту заметно оживление. Приходят иностранные транспорты, выкрашенные полосами чёрного и серого цвета для защиты от артиллерии и мин. По набережной снуют толпы народа. Вообще, город красивый и нарядный, но так как зелени мало, то главным украшением является всё-таки море.

Остановился я в гостинице «Метрополь», в номере нашего нижегородца [2] Филиппа Лухавы. Он здесь «маяком» от нашего полка, который был недавно передан из-под Ставрополя в Керчь. Хорошо, по крайней мере, что есть где спать.

Путешествие из Батума[3] до Новороссийска прошло не только благополучно, но даже, как говорится, с «кайфом». Ехал на английском sloop’е. Sloop [4] – это судно для перевозки корреспонденции и для борьбы с подводными лодками. Снаружи он похож на обыкновенный торговый пароходик и потому вводит подводные лодки в заблуждение. Они нападают на него, но в последнюю минуту открываются люки, из них выглядывают орудия основательного калибра и обстреливают лодку. Мой Sloop назывался очень поэтично, а именно «Spyrea» [5].

Вообще, англичане народ чувствительный и сентиментальный: возьмут какой-нибудь угловатый крейсер, весь в башнях, с торчащими во все стороны, как иглы у дикобраза, орудиями самых усовершенствованных систем и самых страшных калибров, и назовут именем какого-нибудь нежного цветочка. И плавают потом все эти «Spyrea», «Helleborus»[6], «Anemona» [7], «Tuberosa» [8] и т.д. по всем морям, наводя страх и трепет на все страны.

Офицеры на «Spyrea», видно, не особенно блестящи. Да оно и понятно: кто станет плавать на простом шлюпе? Но отношение ко мне и Голицыну отличное. Утром чудный breakfast [9] из кофея со сгущёнными сливками, бисквитов, белого хлеба, разных мармеладов, варений и печений. Устраиваются странные комбинации, <такие> как овсяная каша с вареньем из ежевики.

Не успеешь переварить как следует утренний завтрак, как подают уже обед. Обед с хорошим супом, чудесной солониной с разными гарнирами и массой вкусных консервов.

После обеда мы сели в мягкие кресла у пылающего камина, закурили английские папиросы и нам подали всевозможные пития.

Приятно в дождливый день посидеть у огонька, когда рядом стоит маленький столик, весь уставленный батареями соблазнительных бутылочек. Я сначала даже удивился. Какое множество всевозможнейших наливок, водки, ликёров и других крепких напитков существует в туманном Альбионе! Прямо уму непостижимо! Здесь перед тобой соблазнительно сверкают все краски радуги и спектра. Есть все оттенки жёлтого, красного и зелёного, переходящие даже в тёмные, почти чёрные тона.

Да, скажу откровенно, я бы не прочь ещё раз десять повторить это путешествие на гостеприимном «Spyrea».

г. Новороссийск

27 марта 1919 г.

Сидим в ресторане и болтаем с Лухавой, его братом и Голицыным. Филипп мало изменился: всё то же сухое красивое лицо, волнистые чёрные волосы и слегка хриплый низкий голос. Он настроен мрачно. Оно и понятно. Столько лишений и испытаний невольно старят человека и налагают на него отпечаток грусти и разочарованности. Да и будущее рисуется ему в мрачных красках.

Наша армия – босая, голая, почти безоружная. В то время как у красных тыл превосходно оборудован. Союзники много обещают, но дают мало. Дали, правда, партию обмундирования, но партия эта состоит из вещей старых, грязных, оборванных и покрытых даже запёкшейся кровью. По-видимому, это вещи с раненых и убитых.

Разговор этот неприятно на меня действует, и я выхожу на улицу. В городе встречаю князя П.М. Волконского с княжной. Вспоминаем прошлое и незаметно забываем, что недалеко гремят пушки, что нам предстоит завоевать всю Россию с горсточкой полуголодных и не совсем надёжных солдат.

г. Новороссийск

28 марта 1919 г.

Пора ехать в Керчь, где находится полк. У высокой пристани на «Стандарте» стоит маленькое судёнышко с тоненькими мачтами и миниатюрной трубой. Рядом с огромным, чернеющим, как туша какого-то исполинского чудовища в вечернем воздухе, корпусом американского транспорта он кажется каким-то хрупким насекомым. На корме золотом блестит надпись «Джигит». На этом-то «Джигите» мне суждено плыть в Керчь. Со мной едет ротмистр Либис Северского полка [10].

Мы сидим уже на палубе «Джигита». В вечернем воздухе, прохладном и чистом, дрожат всевозможные звуки. Из города доносится грохот колёс, гудки пароходов, гудение какого-то мотора. В море, где-то за молом, низким и глубоким басом вызывает кого-то сирена крупного транспорта. А ближе к нам – на молах и пристанях – ещё больше звуков: лязгают якорные цепи, катятся по сходням бочки, скрипят паровые лебёдки, поднимая тюки с товаром.

Солнце уже низко, и море кажется почти чёрным. На его тёмном фоне ослепительной каймой сверкают набережная и ряды светлых и красивых зданий. Город раскинулся по холмам. И последние дома сливаются с грязно-серыми, поросшими кустарником горами. Горы эти скалисты и бесплодны. Их обдувает резкий норд-ост, и мхи на них не растут. Ещё выше – темнеющее небо, на котором зажглись как-то быстро и незаметно первые звёздочки. Небо всё темнеет и темнеет, а воздух делается каким-то странно-прозрачным.

Звуки постепенно замирают, и лишь с берега доносятся отрывки какой-то музыки. Мотива разобрать нельзя. Несколько резких, раздирающих в клочья вечерний тихий воздух гудков – и мы плывём к выходу <из> порта.