Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

ее собственной юности можно забыть. Она поежилась при мысли об искушениях, поджидающих старшую дочь. Нельзя забывать и о стервятниках-папарацци, которые всегда наготове со своими камерами.

И хотя у Грейс было много более насущных дел, она решила уделить несколько минут, чтобы черкнуть дяде Джорджу в Калифорнию, рассказать о последних забавных случаях с детьми и поинтересоваться, как он отмечал свое сорокалетие. Дядя всегда был для нее источником вдохновения, возможно, и сейчас он подкинет какую-нибудь идею для праздника, которого ей так не хотелось.

Час за часом проходили в умиротворенной, плодотворной тишине. Проголодавшись, она побрела в кухню, которую по ее настоянию оборудовали в княжеском крыле дворца — прислуге запрещалось туда входить без особого приглашения. Там она сделала себе бутерброде арахисовым маслом и вареньем и съела его, прислонившись со скрещенными ногами к кухонному столу и глядя в большое окно на сверкающую сапфировую синеву Средиземного моря, которое сливалось на горизонте с более бледной небесной голубизной.

На периферии зрения с обеих сторон виднелись крутые склоны их части Лазурного Берега; зелень карабкалась по ним все выше и выше, перемежаясь красными черепичными крышами, приютившимися среди растений, и древней каменной кладкой. Воду усеивали белые яхты всевозможных размеров, хотя с такого расстояния, да еще с высоты, все они казались примерно одинаковыми, исключая лишь исполинское судно Аристотеля Онассиса «Кристина О». В это время суток солнце было ярко-белым и блестело на воде тысячами крохотных переливающихся драгоценных камней.

Запив свой липкий сладкий ланч стаканом холодного молока, Грейс, что случалось с ней редко, ощутила, что жизнь, пожалуй, хороша. Семь лет назад, в шестьдесят втором, она официально распрощалась с кинематографом, очень страдая оттого, что пришлось отказаться от роли Марии у Хичкока. С тех пор она выстроила свою жизнь таким образом, чтобы утро было отведено под корреспонденцию и встречи, в основном посвященные ее собственным детям и благотворительности — больнице, Красному Кресту, Всемирной ассоциации друзей детей и основанному ею процветающему фонду покровительства искусствам. Ей нравилось поддерживать танцоров и артистов, такая работа приносила удовлетворение, пусть даже и не затрагивая ту же часть души, что актерство. Она не смела признаться в этом никому на свете, ведь последнее, чего ей хотелось, чтобы кто-то счел ее неблагодарной.

Днем же Грейс старалась быть как можно ближе к детям. Через несколько часов они с четырехлетней Стефи отправятся на еженедельные музыкальные занятия, которые посещают и другие матери Монако со своими ребятишками; потом пойдут на детскую площадку и вернутся домой поужинать с Каролиной. Грейс любила их простые совместные ужины. Лапша, морковка, рыбные палочки, картошка фри, веселье и смех — ей нравилось вести себя с дочерьми на американский манер, позволяя всякие вольности и нарушая этикет. Жаль, конечно, что Каролина уже почти переросла эти глупые маленькие радости, но Грейс собиралась держаться за них как можно дольше.

Она гнала из головы мысли об Альби, о его школе и спортивных тренировках, потому что думать об этом было слишком мучительно. Сын возвращался поздно, совершенно обессиленный, и был способен лишь поцеловать ее в щеку и рухнуть в постель. А как ему понравилось бы ужинать с матерью и сестрами — в конце концов, он ведь всего лишь, одиннадцатилетний мальчик! Ей бы очень хотелось, чтобы сын был с ней.

Увидятся ли они вечером с Ренье? Сложно сказать… Она постаралась не зацикливаться на этом вопросе, ответ на который неизбежно разочаровывал.

Стоило вернуться к письменному столу, как зазвонил личный телефон Грейс.

— Алло! — сказала она, и сердце зачастило, как всегда в эти доли секунды между ее репликой и ответом с того конца провода.

Кто это может быть? Не несет ли звонок надежды на побег, на спасение?

— Грейс? Это Пруди. Как дела? — Голос подруги звучал бодро и жизнерадостно, она по-американски тянула гласные.

Похоже, ее радовало, что удалось дозвониться до Грейс с первого раза. Подруги болтали по телефону почти двадцать лет, с тех самых пор, как закончились барбизонские[2] деньки, когда они жили по соседству. Грейс была очень благодарна за то, что в мире существует этот кусок пластмассы, позволяющий поддерживать связь через континенты и океаны.

Она с резким выдохом откинулась на спинку кресла. Ее радовала беседа с подругой. Это напоминало побег, пусть маленький и недолгий.

— У меня все хорошо, Пруди. Грех жаловаться, вот только через несколько месяцев стукнет сорок. Ренье пристает с подарком и празднованием.

— Ты понимаешь, что говоришь сейчас как настоящая принцесса? Ну или княгиня? — поддразнила Пруди.

— Знаю, причем как самая противная из них. Но все равно. На то, что становишься старше, так просто не наплюешь. Что ты делала в свое сорокалетие?

— Пошла в кино и слопала в темноте ведерко попкорна, потом вернулась домой и выпила бутылку очень хорошего красного вина.

— Ты хочешь сказать, что Артур ничего для тебя не устраивал?

— Я ему запретила. Будь осторожнее со своими просьбами. На твоем месте я бы заказала путешествие в Индию. Ты же любила ездить во всякие экзотические места. Или там в Египет. Посмотреть одно из семи чудес света.

В голове у Грейс затрубил слон, а его уши захлопали на ветру. Когда-то она проделала путь в Африку, чтобы сняться в кино с Кларком Гейблом и отпраздновать свой двадцать третий день рождения во Французском Конго.

— Знаешь, ты права, — проговорила она, ощущая, как что-то внутри разжимается при мысли о возможности вновь на время стать той девушкой. Потом то, что разжалось, снова стянулось в твердокаменный узел. Ренье предпочитал не ездить дальше Штатов, а поехать в Индию в одиночку значило заставить вопросительно приподняться великое множество бровей. Однако Грейс все равно сказала Пруди, мимолетно задавшись вопросом, догадается ли старая подруга, что она лжет: — Я подумаю об этом.

Они еще немного поговорили о том, кто чем занимается. Грейс было очень интересно послушать о набеге Пруди в мир флористики. Ее композицию из веток и ягод в большой вазе даже выставили на праздники в мэрии города, на самом видном месте, и это, конечно, было большой честью. Грейс всегда любила цветы и узнавала о них все больше, в тесном сотрудничестве с главным садовником работая над восстановлением зеленых насаждений вокруг дворца.

— То, что случилось с Жозефиной, просто ужасно, правда? — внезапно спросила Пруди.

Грейс на миг растерялась:

— С Жозефиной?

— Бейкер. Помнишь, мы давным-давно познакомились с ней в «Копакабане»[3]?

— Неужели я могла забыть? С ней чудовищно обошлись. — В груди кольнуло от несправедливости, как и в тот миг, когда она