Десять лет тому - Иона Эммануилович Якир

театра. Я в такой-то час такого-то дня выеду из Одессы в Николаев.»

Это, конечно, приблизительно, но содержание выдержано вполне.

У нас голова на плечах была. И мы чудесно понимали, что рядом с буржуем в подвалах и на чердаках живут рабочие - бедняки. Разумеется, ещё не только стрелять мы не собирались, но решили хоть какой бы ценой, помешать этому злому делу.

К Одессе в это время подходили походом заамурцы. Мы послали к Муравьёву делегацию. Долго она с ним спорила, требовала отмены приказа, особенно на флоте. Мы, собственно, и так не выполнили бы его. Спорили, показывая в окна на пути, где толпами нарочно ходили заамурцы, и своего добились.

Он отменил приказ. А делегатов наших вывез... Без звонка, без свистка тихо снялся поезд и пошёл на Николаев, и в поезде делегаты.

Расстрелял бы, я думаю, этих смелых делегатов, сознательных солдат революции, если бы они ему не доказали, что не вернутся они - значит погибнет армия. Не передаст ей никто приказа двигаться дальше - и немцы настигнут. Остановили на полустанке курьерский салонный поезд, выпустили их, и они на лошадях, дрезине добрались до нас.

Так никто, наверное, и не знает, как мы спасли город Одессу от напрасной руины, от напрасных потерь.

Дальше пошли мы на Березовку, Колосовку - Вознесенск.

На станциях грузили пушки, сахар, хлеб и отсылали в далёкий центр. Тогда уже понимали, что голодать там будут, что пушечные все при фронтах погибнут. Упорно грузили, как только тихая минута выпадет - грузили и отсылали, специальных комендантов и заведующих погрузкой завели. Много вывезли.

Попадались нам отряды разные. Дикие отряды. Был такой отряд Маруси. Грабили, насиловали... Мы боролись с ними. Призвали их к порядку.

Подошли мы к Березовке, а немцы нам наперерез идут. Мы с юга на северо-восток, а они с запада на восток.

Так пришли мы в Березовку, а в Колосовке вёрст за десять немцы и много их. Спокойно расположились и не знают, что мы тут под боком. Решили эшелоны продвигать, а сами ударить по ним ночью. Собрали всё, что возле штаба было, и моих китайцев, и решили ночью напасть.

Двинулись, хотя до них вёрст десять надо было ночью пройти по неизвестной местности.

Вспоминаю я в ту ночь девушку одну, лет шестнадцать ей было. В штанах она ходила, с карабином. Смерти искала. Много их тогда без цели, без смысла в жизни блуждало. У Керенского в женском батальоне была. В батальоны те женщины больше без причины пошли, а были и такие, что зажигательной, «патриотической» речи поддались. На защиту «родины, революции и Керенского» пошли. Хорошие были, но тёмные, несознательные. Вот такая именно была и Шура.

Беда с ней случилась. Ещё в Тирасполе дежурила она в крепости и на телефонной полевой станции. Ночью из Одессы отряд на подмогу к нам пришёл. Плохой отряд. Самые бандиты были.

Полевая станция в прикрытии в отдалении стояла, чтобы пушка не попала. Вдвоём они, две девушки, дежурили на станции. А ночь была тёмная, только то тут, то там пушка грохнет, то тут, то там одиночные выстрелы или лязг пулемётный. Привычному человеку в такую ночь жутко становится. А они ничего, честно свои обязанности выполняли.

Вдруг в дверь стучит. Пришло трое из Одесского отряда. Одеты красиво, лентами пулемётными перепоясались, по два револьвера, бомбы.

Не хотели открывать. Криком и стуком те взяли. Открыли. Вошли, закрыли дверь на замок и к нашим: «Раздевайся! Ложись!»

Девушки в слёзы, умоляли, просили, руки целовали. А те, как звери - женщину увидели, их не умолишь.

Подмигнула Шура своей подруге, расстёгивать воротник начала, прислонилась к кровати, будто одеяло закатила, карабин схватила и ну стрелять.

Грохот, дыма полно. Девушки в окно.

Но не помогло и это. Нагнали, головы разбили, притащили назад и яростно поиздевались. Долго насиловали и топтали девичьи тела.

Без сознания их обеих в больницу потом привезли, изуродованных, искалеченных.

Как очнулась Шура впервые, так и начала смерти искать, смерть себе причинить хотела; дважды помогала ей «сестра». Спасали. Пришлось мне потом разговаривать с ней. Успокаивал. Доказывал, что именно сейчас и жить - за рабочее дело бороться. ... Трудно её было уговорить. Хоть и не стала она яда или пули своей искать, но в бою стала отчаянная, дикая - смерти всё искала...

Опять я сбился. Так вот - шли мы тёмной ночью от Березовки на Колосовку. Еле слышно раздаются шаги. И тихо тарахтят пулемётные тележки. Пулемёты везли просто руками. Долго шли, дух затаив, чтобы неожиданно наскочить.

Разведка сообщила, что впереди горят огни и стоят эшелоны. Немцы уже раньше считали, что воевать не с кем. Даже надлежащей охраны не было.

В разведку ходил и я. Так же по дороге справа от меня в двадцати - тридцати шагах шла Шура. Когда из темноты её небольшая фигура появлялась на фоне и маячила с карабином в руках - спокойнее как-то становилось. Когда мы подошли близко, увидели огни и немцев, которые крепко спали, измученные большими переходами. Поставили пулемёты.

Внезапный приказ с тыла. Беззвучно отступать. Жалко было до предела. Ведь здесь рядом враг. Враг, который топчет украинские поля, сажает на старое место помещика.

Однако, выстроились быстро, только зубами заскрежетали и быстро, иногда бегом, отступили на Березовку.

Уже светало, снова стали видны не только фигуры, но и лица дорогих товарищей, утомлённые бессонницей и ночным переходом.

Еле успели прийти на опустошённую станцию и сесть в последний эшелон уже под огнём немцев, двинувшихся нам вслед.

Помню я ещё встречу с бронепоездом.

Все люди на поезде носили матросские фуражки с георгиевскими лентами, ленивый был поезд. По чьим-то приказам он рвал пути и мосты перед немцами.

И всё так получалось, что, только наши эшелоны со станции путёвку берут, он через станцию по пути нашего движения дорогу разорвёт, а мы должны были чинить, от немцев отбиваться и, ища мостов, медленно двигаться.

Разозлились мы на него. Не один эшелон из-за этой «работы» бросить пришлось.

Встретились с ним на станции и едва между своими боя не получилось. И не потому, что он дорогу нам, не зная о нас, разрушал, а потому, что несознательный он был, большевистский, а на нашего товарища, узнав, что он еврей, напал.

Ага, - говорит, - жиды вы, и штаб у вас жидовский! Разгоню я вас сейчас вдребезги и дела с вами не хочу иметь!

У нас в штабе было несколько товарищей евреев и никакой разницы