Игорь Шелест - С крыла на крыло

 Как-то вечером торопившийся на свидание Макс Аркадьевич встретил у калитки Владимира Петровича. Как в таких случаях бывает, когда нужно что-то сказать при встрече знакомому человеку, деликатнейший Макс Аркадьевич спросил: "Который час, Владимир Петрович?"  Увы, он тут же пожалел об этом. Ученый достал из кармана часы и посветил спичкой - часы показывали пять часов с минутами.

 - Капельку терпения, - любезно предупредил он, - сейчас подсчитаем.

 Как потом выяснилось, Ветчинкин, купив в молодости эти часы, ни разу не перевел их, щадя механизм, и вносил поправки по формуле, выведенной им самим. Подсчет велся в уме на полном серьезе, и Макс Аркадьевич почувствовал, что дело его плохо - он опаздывает.

 Тайц попытался улизнуть, но не тут-то было. Ветчинкин, удерживая его за руку, просил еще и еще минутку терпения...

 Наконец он радостно объявил:

 - Девять часов тринадцать минут!

 Тайц смущенно поблагодарил и, махнув рукой, исчез в темноте.

 Все эти пустяки наплывали на меня, пока мы шли знакомым берегом. Не сговариваясь, совершенно не отдавая себе отчета, куда влечет нас, мы с Адамом вдруг остановились у калитки дома Волошина. Адам заметил:

 - Что за уютный дом!..

 Действительно, как и при жизни поэта, здесь людно, весело, в саду и на террасах молодежь.

 Дверь отперта. Переступи порог.

 Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.

 В прохладных кельях, беленных известкой,

 Вздыхает ветр, живет глухой раскат

 Волны, взмывающей на берег плоский,

 Полынный дух и жесткий треск цикад.

 А за окном расплавленное море...

 Этот дом вместе с "Литфондом" - зеленый оазис Коктебеля. Мне особенно памятен теннисный корт. В тридцать пятом году планеристам случалось тут играть с Борисом Андреевичем Лавреневым. Мариенгоф сам не играл - любил смотреть игру. В "Литфонде" отдыхал Михаил Зощенко. Запомнился он более серьезным, чем представляешь, читая его рассказы. Мог, например, прогуливаться по пляжу в черной паре, при галстуке, не замечая любопытных взглядов. Невысокого роста, худощавый, в обществе очень высокой красивой блондинки, а солнце старается выпарить остатки влаги из всего живого.

 Зощенко называл себя почему-то фаталистом. Уверял, что верит в гадание и подобные штуки. Однажды он сказал:

 - Флюиды во мне сегодня как-то беспокойны.

 - Вот как? - переглянулись друзья.

 - Да, не было б чего!..

 - Например?

 - Скандала, драки...

 Все посмеялись, приняв за шутку. А вечером, когда во время танцев кто-то действительно стал дебоширить, Михаил Михайлович больше всех поразился такому совпадению.

 Направляясь в сторону Карадага, мы поднялись теперь на холм, чтобы оттуда еще раз посмотреть на Узун-Сырт. И тут Адам вспомнил про Монайку, красавицу цыганку, которой было лет восемнадцать, когда она, как уверял Адам, безусловно первой из цыганок, поднялась в воздух на планере.

 - Тебе это не лишне знать для истории, - заметил Адам. - Ты бывал в Карасубазаре?.. Помнишь там базарную площадь?..

 Я не помнил базарной площади в Карасубазаре, но все же кивнул головой.

 - Тем лучше, - сказал Адам, - тогда ты знаешь, как она выглядит.

 Пришлось закусить губу.

 - Так вот... "Воздушное крещение" моей "авиа-кармен" состоялось на той самой площади в двадцать седьмом году... Однажды летчик Шарапов, мой начальник, - ты его должен помнить по слетам, - говорит: "Езжай, Адам, в Карасубазар, найди там шофера Кобзаря. В кружке построили планер, но не умеют летать. Так ты, - говорит, - осмотри планер, выбери площадку, испытай его в воздухе и покатай кружковцев". - "Планер двухместный?" - спросил я Шарапова. "Нет, одноместный. Но у него не фюзеляж, а ферма открытая. Так что за твоей спиной может примоститься цепкий парнишка..."

 Легко сказать: "Езжай!"  От Симферополя там километров сорок. Автобусов не было, да и денег тоже... Зашагал я, "солнцем палимый".

 В маленьком городишке этого Кобзаря оказалось найти не трудно. На редкость толковый парень, и "срубили" они планер крепко. Учебный, типа "Пегас", сиденье на "жердочке"... Материя на крыльях покрыта крахмалом: где им было взять аэролак?.. Ничего, летать можно.

 Стал я выбирать площадку. Вокруг города удобных мест много, да что в них проку!.. Люди не увидят моих полетов. "Нет, лучшего места, чем базар, нам не найти", - решил я.

 На базарной площади с одной стороны дощатый забор - граница города, с другой, на возвышении, - лачуги цыганской слободы... Ну нечего и говорить, какой интерес вызвал здесь планер. Народу собралась тьма: была безработица, и бездельников слонялось хоть отбавляй. Все цыгане покинули свои жилища и толпились тут же, на площади. Особенно живописны были цыганки. В ярких лохмотьях, с курительными трубками в зубах. А многие так: на руках ребенок и еще... на веревке позади воздушный змей. Змеи шумят трещотками, покачивают мочальными хвостами...

 И вот первый полет. Кое-как удалось объяснить всем, чтобы не толпились впереди, перед планером. Пролетев метров пятьсот, я установил, что площадки хватает. В конце, правда, планер слегка уперся лыжей в забор, а так все хорошо. "Народы" бросились вслед за планером с восторженными криками...

 Не думай, что я расхвастался, - прервал свой рассказ Адам, - должен тебе признаться: я умел тогда летать только по прямой и действовал по методе одного из первых советских планеристов - Сергея Ильича Стоклицкого: "Немного - рули не трогать... немного - на себя... немного - от себя..." - и получалось!

 Чтобы не обидно было, кружковцы потянули жребий. Очередной сияющий счастливчик, ухватив стойку за моей спиной, оседлывал под крылом раскос фермы. Получалось довольно ладно, а тут подходит цыган и на смешанном диалекте объясняет, что, если летчик согласится катать цыган, он для доставки планера на старт приведет лошадь, а цыгане станут растягивать амортизатор.

 Я быстро учел национальную политику, и на старте появился этакий Росинант - скелет в кожаном чехле. Но принесли хлеба и подкормили тягло. Полеты продолжались.

 Все шло на редкость ладно. Случилась, правда, маленькая заминка: один цыган из стартовой команды споткнулся, и ему, бедняге, влепило амортизатором... Как загалдели цыгане! Мол, нерасторопный...

 Вот тут и появилась эта босоногая красавица в красной юбке, уперев руки в бока, и сказала:

 - И я хо-ч-ч-чу!

 На меня все уставились, а я почему-то смутился.

 - Как тебя... вас зовут? - спросил я.

 - Монайка... И я хо-ч-чу летать!

 - А юбка?

 - Ни-ч-ч-чего!

 Цыгане не скрывали своего энтузиазма, толпа схватила планер, и все не могли оторвать взгляда от Монайки. Счастливая, трепещущая от радости и страха, позвякивая монистами, пристроилась она верхом на раскосе за моей спиной и завязала узлом на ногах широченную юбку. Стали натягивать амортизатор... "Старт!"  Мы взлетели.