Владислав Крапивин - Мраморный Кролик

Оказалось, что сестра подгоняла меня зря. Когда я пришел в школу, часы над лестницей показывали без пятнадцати час. Вечная эта «дамская склонность к панике», как говорил муж Людмилы Николай. Я пошел в класс. Там были не только ребята, но и Прасковья Ивановна. В ответ на мое «здрасте» она глянула неласково.

— Ага, вот и Крапивин появился. Иди-ка сюда…

Я пошел неохотно. Если зовут по фамилии, добра не жди. И добра не было. Были мои тетрадки, которые «Прасковья» слегка брезгливо приподнимало над столом.

— Полюбуйся, что ты здесь нацарапал. И сколько наляпал ошибок… Тебя следует посадить обратно в первый класс… Я написала замечания. Покажешь это маме…

Я обомлел. Страницы двух тетрадей — одна в клеточку, другая в косую линейку — пестрели красными росчерками, поправками, вопросительными знаками и даже кровавыми кляксами. И размашистыми надписями. Этакие «картечные залпы» алых чернил… Я совершенно не понял, что там за поправки и какие начертаны слова. Их было столько, что выплескивалось далеко за привычные рамки. Когда я успел наделать столько ошибок в примерах и предложениях? Этого хватило бы на весь учебный год, а он только начался!

За что мне такая беда? Ну да, я не отличник, как, скажем Светка Никитина или Борька Демидов, но и не последний же лодырь, как Серега Тощев! Я же старался, решал, как умел, писал, как получалось. И домашние уроки делал… почти всегда… В чем я виноват?

Было похоже, что на меня свалилось какое-то стихийное бедствие!

Свалилось… и будто отшибло у меня все чувства. Вырубило предохранители. Я спокойно взял тетради, сунул в свою полевую сумку и вышел из класса. Было внутри у меня лишь вялое равнодушие. В этом равнодушии созрела здравая мысль: если не будет исчерканных тетрадок, не будет и никакой беды. Я вышел на солнечный двор, прошагал в дальний конец, где желтела свежими досками постройка, именуемая иностранным словом «сортир». Там было полутемно и пусто. Я скрутил в жгут злополучные тетрадки и спустил в круглое отверстие. Стало легко. И пришло ясное понимание, что нет смысла возвращаться под сердитые очи Прасковьи Ивановны. Увидит — и начнет ругать снова. А не увидит — и не вспомнит…

Я выбрался через дыру в заборе и побрел, куда глаза глядят. По теплу, по солнышку, по широким тротуарам. Они были тогда деревянные, сквозь щели между досками торчала лебеда.

Шел сорок шестой год двадцатого века — мне еще не исполнилось восьми лет. Впервые жизни я стал прогульщиком, но совершенно не думал о последствиях. Повторяю: отключились какие-то предохранители. Меня окутывала скучноватая беззаботность.

Я постукивал крепкими ботинками по доскам и кончиками пальцев гладил в кармане Кролика — будто живого дружка и сообщника. Он был теплым. Ощущение, что я не один, укрепляло мое спокойствие…

Однако, следовало как-то протянуть свалившееся на меня свободное время. Возвращаться домой было нельзя — ни на улицу Смоленскую, где мама, ни на улицу Герцена, где сестра. Сразу началось бы: «Что случилось?! Почем ты не на уроках?! Тебя выгнали из школы?!» Я пошел бродить по центру: по улице Республики, по Первомайской, мимо городского сквера и рынка. Разглядывал на круглых тумбах цирковые и театральные афиши, изучал книжные обложки за витринными стеклами магазина «Когиз». И вдруг вспомнил, что в кармане штанов (не в том, где Кролик, в другом) лежит пятирублевая бумажка. Ее накануне подарила мама — была в хорошем настроении и решила побаловать сына-второклассникиа.

Я вытащил новенькую пятирублевку на свет. Полюбовался. Бумажка была синяя, с портретом летчика. У летчика — мужественное лицо, шлем с очками и парашют за спиной. С этим летчиком были у меня связаны приятные воспоминания.

Дело в том, что такой же портрет пилота (лишь во много раз меньше) печатался тогда на почтовых марках — ценой в тридцать копеек. Столько же стоила отправка письма, поэтому синие марки с летчиками были самыми ходовыми. Год назад, гоняя по ближним кварталам упругий обруч, я заметил в заросшей канаве белый бумажный квадрат. Оказалось, что это изнанка листа, состоявшего из множества марок. Обалдеть сколько! Я притащил находку домой, мама посчитала и сказала, что целых три сотни.

— Кто-то потерял. Или почтальон, или тот, кто пишет множество писем…

Наутро мама поинтересовалась у знакомой почтальонши Кати: не теряла ли та что-нибудь, когда обходила здешние дворы? Та сказала, что «ни письмеца, ни газетки»…

— А почему вы спрашиваете?

— Да вот, Славка мой нашел…

— А вы отнесите это на почту, там вам вернут за марки всю сумму…

Мама отнесла. И получила чуть ли не сто рублей. За эти деньги можно было купить на рынке три буханки «коммерческого» хлеба. Не помню, что купила мама, а я в награду получил трешку на порцию мороженого — зеленую, с красноармейцами в касках. Таких красноармейцев тоже печатали на марках, только не тридцатикопеечных, а, кажется, за десять копеек…

Все эти мысли и воспоминания прокрутились у меня в голове перед книжной витриной. И я подумал, что можно сделать какие-нибудь покупки. Зашел. Подходящих книжек на полках (как и за витринным стеклом) не увидел и купил цветные карандаши «Спартак» за два рубля. А еще — набор серых открыток с гравюрами старинного Санкт-Петербурга (зачем, сам не знал). Вышел, не спеша вернулся к рыночному кварталу. Здесь тесно стояли фотомастерские, парикмахерские, буфеты и киоски со всякой мелочью: расческами, портсигарами, бритвами, куколками, записными книжками. Там же я увидел белого ватного медвежонка с острой мордочкой (похоже, что елочная игрушка). Он стоил четыре рубля с копейками, а у меня осталось чуть больше двух. Не долго думая пошел я опять в книжный магазин и сказал продавщице, что цветные карандаши мне ни к чему. Вспомнил, мол, что дома есть почти такие же. Продавщица пожала плечами и возвратила деньги.

И я купил медвежонка.

Сел на штакетник, вытащил Кролика, решил познакомить его с медвежонком. Однако мне показалось, что они отнеслись друг к другу без интереса. Тогда я отправился к киоску и заявил, медвежонок мне перестал нравиться, пусть заберут назад, а деньги дадут обратно. Лучше я куплю мороженое.

Однако, продавщица оказалась не такая, как в «Когизе». Пожилая полная тетя не сердито, но твердо разъяснила мне, что «так не полагается».

— Подумай сам, что будет, если все мальчики станут покупать игрушки, а потом нести их обратно в магазин, когда наиграются. А?

Я подумал и согласился, что продавщица права. Не обиделся. Ровное спокойствие по-прежнему окутывало меня. Солнце грело спину сквозь суконную курточку. Над газонами неподвижно висели в воздухе пушистые семена. Я сунул медвежонка в тот же карман, где Кролик, и опять побрел неведомо куда — бездумно и неторопливо.