Павел Кодочигов - Все радости жизни

— Вижу уж, — улыбнулась Ольга Александровна.

Камаев резко повернулся к ней:

— Видите? Каким образом, разрешите полюбопытствовать?

— Ходите много. Вы всегда ходите, если волнуетесь. Только по-разному: выиграете процесс — быстро, проиграете — медленно.

— Да? Не замечал. Не буду больше.

— Будете! — со смехом заверила Ольга.

Своего секретаря Камаев знает много лет и потому лишь на народе называет ее Ольгой Александровной. Наедине же зовет просто Олей. В свое время жена описала ее так: «Молоденькая, десятиклассницей выглядит. Чуть выше среднего роста, красивая, волосы светлые, глаза строгие, а улыбаются часто. Характер, по-моему, покладистый». У Камаева — тоже, потому и была между ними всего одна небольшая размолвка. И то давно.

— Что-то засиделись мы сегодня, — спохватился Александр Максимович. — В суде все уже разбежались. Пойдемте-ка и мы на отдых.

Одевшись, вышел в коридор первым и, пока Ольга Александровна закрывала дверь, спросил:

— Свет погасили?

— Конечно, — недоуменно взглянула Ольга на Камаева.

Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Веселый вы человек, Александр Максимович!

— Будешь веселым, если жену вспомнишь. У нас в квартире семь «горячих» точек и два крана, и пока она не убедится, выключены ли лампочки, телевизор, приемник, за порог не переступит. Другой раз выскочит на лестницу первой и кричит: «Саша, проверь электричество!»

— А вы?

— Все в порядке, отвечаю, что я могу еще сказать?

— И она верит?

— А как же? Я ее никогда не обманываю.

— Но вы же не знаете…

— Я на нее надеюсь: в жизни не было, чтобы она оставила какой-то прибор включенным.

На улице потеплело. Шел мокрый снег. В новеньком, тяжелом с непривычки зимнем пальто Камаев сразу вспотел. Рая потащила недавно в магазин: «Идем, Саша, хочу тебе обнову справить». И когда надел это пальто, едва не захлопала в ладоши: «Прямо на тебя сшито! Ты в нем как военный — подтянутый такой и строгий. Гусар, чисто гусар и еще пижон немного». — «Что-то не пойму, на кого же я все-таки похож — на гусара или на пижона?» — «А гусары, по-твоему, кто были? Настоящие пижоны».

У своего дома Ольга остановилась:

— Вас проводить, Александр Максимович?

— Спасибо, я сам. До свиданья!

Ольга не стала настаивать. Знала, что он любит ходить один и потому носит в кармане пальто легкую складную палку, а если дорога хорошо знакома, обходится и без нее. Предупредила как-то: «Опасно ведь так!» — «Не опаснее, чем зрячим — они чаще под машины попадают, — ответил. — Посмотреть на дорогу им „некогда“, а слушать не умеют. У нас же со временем вырабатывается какое-то шестое чувство, и мы ощущаем встречающиеся на пути предметы. Во всяком случае, на машину, столб не наскочу, а вот детских колясок у магазинов боюсь. Если не особенно внимателен, могу и налететь».

Ольга свернула к дому, прошла немного и остановилась — как он там? Александр Максимович шел медленно, но уверенно.

Он не спешил. Радовался хорошей погоде, запоздалому снегу, что приятно холодил лицо, и тому, что в воскресенье может покатать внучат на санках — довольнехоньки будут. И эта заманчивая мысль породила другую: самому вдруг захотелось прокатиться, нет, не на санках, а встать на лыжи и с горы, с горы, как когда-то. И не загазованным городским воздухом, показалось, пахнуло на него, а деревенским, с горчинкой от печных труб, с запахом свежеиспеченного черного хлеба и парного молока, и будто услышал голоса друзей-приятелей, которые кричат ему: «Курица, падай! Мужик едет!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

По преданию, большая, вытянувшаяся по левому берегу речки Сергуловки деревня того же названия началась со двора татарина Камаева. Позднее около него стали вырубать лес и селиться русские. Вначале их было немного, и носили они разные фамилии. По в те далекие времена люди тоже не сидели на одном месте. Ездили по ближайшей округе то лошадь купить, то на ярмарке что-то продать. Когда спрашивали новых поселенцев, откуда они, отвечали: «От Камаева». Ну а если от Камаева, то и сами Камаевы. Так и случилось, что почти половину деревни с чисто русским и ласковым названием Сергуловка до революции занимали Камаевы, и здесь, на самом краю, за оврагом, стоял большой дом Ивана Даниловича.

Большой дом — большая и семья. Большая семья — большое и горе. Еще в молодости вник в смысл этих поговорок Иван Данилович и потому в жизни был стоек. Тряхнет в случае чего кудлатой головой, поскребет крепкий затылок, выпьет под соленый огурчик неизбывной русской водочки — и снова за дело. Девять гробов сколотил для детей. Перетерпел: и у других умирали. Такова жизнь крестьянская. Пока сын или дочь за юбку матери держатся, они не жильцы. Вот когда косить начнут, тогда еще можно строить на них какие-то планы. Девять детей похоронил, но ровно столько и выжили. И все, что парни, что девки, к любому делу горазды. Старшая, Анна, рядись не рядись, а двух мужиков стоит. Наталья тоже в девках не засидится. Перед такой работницей любой дом двери настежь откроет, И Марья бока не отлежит, в разговоре о работе не забудет. О парнях и толковище разводить нечего. Вот только Максим… Все, что надо, проворотит, и скорехонько, но к крестьянскому труду не прикипел. Михаил намного ли старше, а давно в коренниках ходит, Максиму же лишь бы попеть да поплясать, в лес за грибами и ягодами убраться. Там он первая рука, в лесу за ним и Анне не угнаться, разве что щебет какой-нибудь занятной пичужки услышит. Тут встанет как вкопанный, и хоть коси его. Что из него выйдет, одному богу известно…

Однако, пока Иван Данилович приглядывался и размышлял о неудавшемся, на его взгляд, сыне, Максим свою линию вывел. Едва заговорили в деревне о том, что он зачастил под окна ясноглазой, с тяжеленной русой косой Устиньи, едва поделилась этой новостью с мужем Ксения Яковлевна, Максим смиренно предстал перед родительскими очами и попросил заслать сватов.

— К кому это? — прищурился, будто не ожидал, Иван Данилович.

— Знаете же! Зачем спрашиваете?

— Вчера знал, а сегодня, может, у тебя другая на уме.

— Нет другой, — обиделся Максим.

— Гляди-ка, мать, у него губа не дура! Не зря по лесам шастал и в деревне красну ягодку нашел.

— Я и Устю в лесу рассмотрел, папаня, — довольный быстрым исходом дела, признался Максим.

Свадьбу сыграли песенную — дружки Максима постарались, — и обошлась она без пересудов и кривотолков. Даже у самых ядовитых деревенских кумушек не нашлось к чему придраться: «Пара, что и говорить, пара! Как хороший венок сплетен!»