Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха

И вот я принёс оформленные бумаги к чиновнице ОВИРа. Она узнала меня по прежнему выезду за границу с высокой протекцией.

— Что это вы, доктор, то в Югославию, а то в Израиль? — с улыбкой.

— Да так, знаете, хочу воссоединиться с моей любимой тётушкой.

— Ага, понимаю, — резко взяла бумаги, улыбка исчезла.

И потянулись дни и ночи нашего с Ириной беспокойного ожидания «разрешения свыше». Мой друг Норберт Магазаник получил отказ, это нас напугало. Мы расстроились за них и стали ещё больше опасаться за себя.

Многим тогда отказывали без объяснения причин, особенно интеллектуалам, хотя именно интеллектуалы и были поперёк горла власти, но не стоило искать логику в Советской России. Образовалась большая группа «отказников» — диссидентов и близких к ним. Кое-кто из них жил в наших писательских кооперативных домах, мы были с ними близко знакомы. У них устраивали обыски, взламывали паркет. Их судили и ссылали. Одного моего соседа, переводчика Костю Богатырёва, убили дома ударом бутылки по голове. Я прибежал на крики, но было уже поздно оказывать помощь.

Если бы всесильные агенты поднялись на три этажа выше и, не ломая пол, открыли ящик моего стола, они нашли бы в нём мои антисоветские стихи. Может, меня и не убили бы, но я легко мог поехать не на Запад, а на Восток — в Сибирь. Вот некоторые из них:

К 100-летию Ленина в СССР была возрождена традиция «Великого почина» — коммунистических субботников, бесплатной работы. Ленин в 1921-м первым носил бревно в Кремле.

Весенним днём, давным-давно,Один мудак поднял бревно,И с той поры полсотни летВ его стране покоя нет.Сумели люди из бревна Наделать всякого говна,Распространив на целый мирЕго, как лучший сувенир.Обязан каждый всё равноБоготворить всегда бревно,С восторгом думая о том,Что тесно связано с бревном,И быть готовым каждый мигПоднять истошно-бравый крик.И как один все заодноЕщё сто лет таскать бревно.И хоть таскающим бревноДолжно бы это быть смешно,Но что смешит их? угадай —Их больше всех смешит Китай.Как там, не зная о бревне,В своем все возятся говне,И вот уж двадцать лет подрядЦитаты хором голосят.И люди чешут языки:— Ах, дураки!., ах, чудаки!..У них соломинка видна,У нас не видно и бревна.

21 августа 1968 года, день вторжения советских войск в Чехословакию.

Всегда в России было так:Исход раздора или спораЕго Величество КулакРешал, как довод и опора.Бывал с ним прав любой дурак —Кто с кулаками, тот и гений;Его Величество КулакВ России выше убеждений.Он и поныне не обмяк,И не ослаблен он прогрессом.Его Величество КулакПрогрессу стал противовесом;Во всём его заклятый враг.Тупой, холодный, злой и мрачный.Его Величество КулакЗовёт прогресс па бой кулачный.Опять, насилия маньяк,Поднесенный под нос Европы,Его Величество КулакНароды гонет рыть окопы.Болгарин, немец, венгр, поляк,Вас кулаком погнали к чеху,Его Величество КулакУвидел в нём себе помеху.Но и в беде есть добрый знак,И с ним нельзя не согласиться:Его Величество КулакГрозится, если он боится.

К 150-летию восстания декабристов. Цитаты из Пушкина и из допросов декабристов.

В декабрьский деньУ стен СенатаУгас надежд России свет,И тлеет отблеск этой датыСто пятьдесят прошедших лет.Свободы ветер из ЕвропыОвеял тёмных россиян,И вот за своего холопаВступилась горсточка дворян.Был смел их план и пыл неистов,И в каждом добром сердце пустьРазбудит имя декабристовВосторг, сочувствие и грусть;Что «истуканами стояли»,Храня святую тайну секты,Они парили высоко,Рождая смелые прожекты«Между лафитом и клико».Пусть им дворяне были чужды,Их честь, и спесь, и благородствоПревыше прочего всего;А что же стержень руководства?«Жеманство, больше ничего».Не за дворян, не за Россию…На смелость действия нет силы;Когда момент судьбы настал,Кто вёл солдат на край могилы,Но рядом с ними сам не встал?Покорность власти, страху, мукам…Сбежал «в унынии и страхе»Диктатор бунта Трубецкой,«Вообразив себя на плахе,И казнь свою в толпе людской»;Ушёл растерянный Рылеев,«В бессильи рухнувших затей»;Не наказав огнём злодеев,Покинул площадь и друзей.Где Якубович? — сила злая,Герой, бунтарь и дуэлянт.Он «с разрешенья НиколаяНа штык навесил белый бант».А те, кого мороз по спинамВ строю был рад заледенить,Могли бы выстрелом единымСудьбу России изменить;Застыв в каре у стен Сената,Уже на смерть обречены,Что ж не стреляли те солдатыПрезрев и царство, и чины?!.Подставя грудь под царский меч,И «гордо милость отвергали».Пока не сбила их картечь?!Пусть ненавистна барства плеть,Но что им в этом было нужды,— Когда над ними встала смерть?!В тот день несли они в себеСвою славянскую стихию —Покорность рабскую судьбе.Во всём покорность, хоть убей…И перешла в наследство внукамСтихия дедовских кровей.

Я был одинок и тосковал по общению с друзьями. А они стали меня избегать, как прокажённого: каждый подавший заявление на эмиграцию немедленно становился изгоем общества — желание уехать было почти равносильно измене Родине. Все хорошо знали пример осуждённого «за измену» Анатолия Щаранского, вся «вина» которого была в желании уехать. Друзья боялись со мной встречаться. При постоянной слежке, в атмосфере доносов дежурящих в подъездах лифтёрш на приходящих ко мне могла пасть тень. И тот мой друг, с которым я разговаривал год назад, тоже перестал мне звонить — телефон мог прослушиваться. Не желая навредить ни ему, ни другим, и я не звонил. Однажды поздно вечером всё-таки раздался звонок того друга:

— Слушай, я говорю из автомата, — приглушённо: — Хочу забежать.