Александр Житинский - Цой Forever. Документальная повесть

Он потом Витю учил на гитаре немножко. Ну вот…

И там была компания, справляли Новый год, и уж не знаю, что с ним случилось, но после Нового года он пришел ко мне, а я жила отдельно, и с бухты-барахты говорит: «Валя, выходи за меня замуж». Ну, мне не хотелось его обижать — может, он не совсем нормальный. А он говорит: «Я сейчас уеду на месяц на сессию, а ты пока родителям скажи, а как приеду — мы с тобой поженимся».

А он меня даже на год помладше был: я с 37-го, а он с 38-го. Ну, я и думаю: пусть он этот бред-то несет, я промолчала и все. Он уехал, месяц его не было, потом приехал: ну что, сказала родителям? Конечно, я ничего не говорила. Поехали вместе. А я все думала, что это шутка.

А он ничего из себя был: для корейца довольно высокий — метр семьдесят пять, стройный, я-то метр пятьдесят шесть… Короче говоря, мы приехали домой, и он у отца стал просить мою руку. Мне было приятно, конечно: он учился в Военмехе, будущий инженер, приятный, интеллигентный. Короче говоря, мы пошли подавать заявление. А тогда как раз открылся Дворец бракосочетания на Английской набережной, и мы 13 февраля 1961 года расписались. Ну, замуж я, наверное, хотела. А почему быстро так — Дворец только открылся, и народу там было мало. Роберт хотел поскорей, предложили 13-е число, понедельник, потому что никто не хотел, а нам все равно было. Вот так и записались».

Надо сказать, отец Валентины, как она сама говорит, был человеком тяжелым. Матери в доме не было видно и слышно — тише воды и ниже травы, как говорится. Властвовал отец с его крутым характером, от которого доставалось всем — и матери, и двум дочерям.

И Роберт пошел, и выиграл этот поединок. Чем-то он понравился крутому Василию.

Регистрировали их, кстати, в том самом первом в Ленинграде Дворце бракосочетания на Английской набережной, где четыре месяца спустя довелось побывать и мне по тому же поводу.

Роберт просил только разрешения у Валентины пока не оповещать своих родителей в Кзыл-Орде об этой женитьбе, потому что не был уверен, что там встретят эту весть одобрительно. Клановые порядки были строги — кореец должен был жениться на девушке своей национальности.

Валентина Цой (из интервью автору, 2007):

«Он меня сразу предупредил: «Валя, только одно условие — чтоб родители мои не знали». Они в Казахстане жили и были против браков с русскими. Он родом из города Кзыл-Орда, Казахстан. А мне было наплевать. Потом родился сын — он все молчит, в Кзыл-Орде ничего не знают. Потом, правда, раскрылось все это дело, съездили мы туда показать младенца».

Роберт Цой (из интервью автору, 2007):

«Родители мои, как все родители, наверное, имели в виду совсем другую судьбу для меня. Всякая национальная община хочет, чтобы своя община развивалась. Все нации хотят, чтобы на своих женились, правда ведь? А мы, молодежь, в то время всем по семнадцать-двадцать лет было, все разлетелись, в основном в Москву и в Ленинград на учебу. А тут где кореянок взять? Их тут не больно много. И потом мы тут уже обрусели окончательно.

А годы берут свое, вот я нашел Валентину. Поначалу не хотелось родителей огорчать, сколько могли, скрывали. Не помню, полгода, год… А потом, когда Витька народился, — а там какой-то юбилей, семейное торжество, не помню что, и мы всей семьей поехали туда, втроем уже. На несколько дней всего. Вите года, по-моему, еще не было, он только-только ходить начинал.

А второй раз мы уже поехали туда вдвоем с ним. Тоже какое-то событие было, по-моему, шестьдесят лет отцу. Это в 74-м году. Вите как раз было лет одиннадцать-двенадцать. Съездили. Много фотографий есть оттуда.

Там огород был. Овощи, фрукты — совсем другие, не то что здесь. Особенно помидоры. Витьку с огорода не вытащить было. Он любил так томаты, душу там отвел. Вот мы второй раз так туда съездили, а больше уже не пришлось…»

Я не уверен, что и родители Валентины были в восторге от выбора дочери — по тем же соображениям. Но препятствий они не чинили — и этот факт как нельзя лучше говорит о том, какие отношения между национальностями были в советской Империи.

Я думаю, что студент Роберт Цой в Ленинграде ни разу не слышал в свой адрес таких слов, как «чурка» или «косоглазый». То время было временем «пролетарского интернационализма» и «дружбы народов», и, как ни странно, идеологические установки влияли на реальность.

Кореец Роберт Цой был принят в русскую семью, молодым была выделена комната, а в другой комнате жили родители Вали и ее сестра. Это было первое человеческое окружение мальчика Цоя в младенчестве. А какова была атмосфера — порядки в семье, отношения — весь набор того, что слышит и видит ребенок, подрастая? Ведь на младенца воздействует любой звук и любой зрительный образ с момента его рождения. Он еще ничего не понимает, но способен отделить неприятное от приятного, пугающее от безопасного. Как с ним говорят, какие песни доносятся из репродуктора или телевизора, взволнованы ли чем-то окружающие — все это откладывается в копилку его памяти и чувств.

Я хочу сказать, что дитя впитывает эпоху, в которой живет, по любым ее проявлениям, и это вместе с генетическим кодом, заложенным от рождения, потихоньку формирует личность.

Молодая семья жила трудно. Роберт был еще студентом и получал лишь стипендию. Валентине приходилось брать повышенную нагрузку в школе, чтобы получать больше, потому что они копили деньги на кооперативную квартиру. Тогда как раз появилась возможность вступить в ЖСК (жилищно-строительный кооператив) и на собственные деньги построить отдельную квартиру. Иначе приходилось годами ждать в городском списке «очередников», куда ставили далеко не всех, а лишь те семьи, где на человека приходилось не более шести квадратных метров.

Маленький Цой был отдан в ясли, когда ему исполнился год и четыре месяца. До этого за ним присматривали и ухаживали сначала мама, а по окончании ее декретного отпуска — приходящая нянюшка. «Декретным» он назывался потому, что введен был постановлением (декретом) Совнаркома (Совета Народных Комиссаров) в ноябре 1917 года, сразу после Октябрьского переворота.

Валентина Цой (из интервью автору, 2007):

«Он ходил в ясельки. Год и четыре месяца я его дома продержала — раньше ведь как: два месяца декрета и все, на работу. Но у меня еще было два месяца учительского отпуска, а на год целый я нанимала няньку. Она приходила, я шла работать, чтобы работу не потерять, потому что с работой было сложно, у меня уроков было мало, всего десять часов в неделю, так что сидела нянька недолго. А нянька была подругой моей сестры Веры, она была из большой семьи, бедной, и деньги ей были нужны. Короче, год так протянула. Потом отдали в ясельки, что тоже тогда очень трудно было. А он там очень плакал, мы забирали его пораньше…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});