Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма - Николай Степанович Гумилев

думы мои смущены...

Мне ли воспеть твои тонкие мысли?

Мне ли воспеть твои знойные сны?

Старый хитон мой изодран и черен,

Очи не зорки и голос мой слаб,

Но ты сказал, и я буду покорен,

О, император, я верный твой раб.

Император

Император с профилем орлиным,

С черною, курчавой бородой,

О, каким бы был ты властелином,

Если б не был ты самим собой!

Любопытно-вдумчивая нежность,

Словно тень, на царственных устах,

Но какая дикая мятежность

Затаилась в сдвинутых бровях.

Образы властительные Рима,

Цезарь, Юлий Август и Помпей,

Это — тень, бледна и еле зрима,

Перед тихой тайною твоей.

Черное безумье Калигулы,

Конь его, позорящий сенат,

Дикие, тревожащие гулы

Ничего тебе не говорят.

Жадность снов в тебе неутолима:

Ты бы мог раскинуть ратный стан,

Бросить пламя в храм Иерусалима,

Укротить бунтующих парфян.

Но к чему победы в час вечерний,

Когда тени упадают ниц,

И когда, как золото на черни,

Видны ноги стройных танцовщиц?

Страстная, как юная тигрица,

Нежная, как лебедь сонных вод,

В темной спальне ждет императрица,

Ждет, дрожа, того, кто не придет.

Там, в садах, торжественное небо,

Звезды разбросались, как в бреду,

Там, быть может, ты увидел Феба,

Трепетно бродящего в саду.

Как и ты, стрелою снов пронзенный

С любопытным взором он застыл

Там, где дремлет с Нила привезенный

Темно-изумрудный крокодил.

Словно прихотливые камеи,

Тихие, пустынные сады,

С темных пальм в траву свисают змеи,

Зреют небывалые плоды.

Меж ветвей раскидистых платана

Притаился безобразный лар,

Стон земли несется из тумана,

Стон земли, больной от диких чар.

И великой мукою вселенной

На минуту грудь свою омыв,

Ты стоишь, божественно-надменный,

Император, ты тогда счастлив.

А потом в твоем зеленом храме

Медленно, как следует царю,

Ты красиво-звонкими стихами

Пробуждаешь юную зарю.

Крокодил

Мореплаватель Павзаний

С берегов далеких Нила

В Рим привез и шкуры ланей,

И египетские ткани,

И большого крокодила.

Это было в дни безумных

Извращений Каракаллы.

Бог веселых и бездумных

Изукрасил цепью шумных

Толп причудливые скалы.

Беспечально с ночью споря,

Солнце в море уходило,

И в пурпуровом уборе

Император стал у моря,

Чтобы встретить крокодила.

И утонченного слуги,

В мире странного скитальцы

Становились друг за друга,

Поднимая в знак испуга

Изукрашенные пальцы.

И какой-то сказкой чудной,

Чуждый людям и природе,

Крокодил блистал у судна

Чешуею изумрудной

На серебряной подводе.

Загадка

Музы, рыдать перестаньте,

Грусть свою в песнях излейте,

Спойте мне песню о Данте

Или сыграйте на флейте.

Прочь, козлоногие фавны,

Музыки нет в вашем кличе,

Знаете ль вы, что недавно

Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза

В тихой вечерней прохладе...

Что это? снова угроза

Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник

В мире лукавых обличий,

Грешник, развратник, безбожник,

Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта

В сердце его беспокойном

Сделались вихрями света,

Полднем горящим и знойным.

Музы, в красивом пеанте

Странную тайну отметьте,

Спойте мне песню о Данте

И Габриеле Россетти.

Н. Гумилев.

7. В. Я. Брюсову

<Париж. 29 октября/>11 ноября <1906 г.>

Многоуважаемый Валерий Яковлевич!

Пишу Вам, не дождавшись Вашего ответного письма, потому что чувствую, что мое первое письмо было очень неполно. Прежде всего спешу ответить на Ваш вопрос о влиянии Парижа на мой внутренний мир. Я только после Вашего письма задумался об этом и пришел вот к каким выводам: он дал мне сознанье глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений. Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет, как и вызыванье мертвецов, о котором так некрасноречиво трактует Элифас Леви.

Не сердитесь за сравнение галстука со стихами; это показывает только, как высоко ставлю я галстуки. О выставке Дягилева я не напишу ничего: она слишком велика по замыслу. Русское искусство представлено с самого своего начала, с тех пор когда оно, может быть, даже и не существовало: я говорю о некоторых иконах. Я не могу написать о ней в стиле Сологуба: я не мистик. Я не могу написать в стиле Макса Волошина: я не художник. Написать же в моем собственном стиле я мог бы только о двух, трех картинах Врубеля, о Бенуа и о Феофилактове. А подобная статья не заслуживала бы даже названия «впечатлений от выставки Дягилева». Простите меня за этот отказ: но мне казалось лучше отказаться, чем брать работу, не соответствующую моим силам. Что же касается беседы с французскими поэтами, то это совсем другое дело.

Как раз теперь я замечаю в них интересное движенье, переход от прошлогоднего классицизма к классицизму романтическому. И как только я больше разберусь в этом движении, я непременно напишу об этом статью.

Точно так же я принял во вниманье Ваше предложение относительно статей по вопросам искусства. У меня уже кое-что намечено. Кроме того, у меня почти готова драма или скорее драматические картины, вещь небольшая и, как мне кажется, интересно задуманная.

Если она имеет какие-нибудь шансы пройти в «Весы», то напишите мне, пожалуйста, об этом. Я ее отделаю и пришлю. С нетерпеньем жду исполненья Вашего обещанья относительно знакомств. А то бывают дни, когда я не говорю ни