Михаил Родзянко - Крушение империи

Крестьянин села Покровского, Тобольской губернии, Распутин, по-видимому, мало чем отличался от своих односельчан, был рядовым мужиком среднего достатка.

Из следственного о нем дела видно, что с молодых лет имел наклонности к сектантству; его недюжинный пытливый ум искал какие-то неизведанные религиозные пути. Ясно, что прочных христианских основ в духе православия в его душе заложено не было, и поэтому и не было в его мировоззрении никаких соответствующих моральных качеств. Это был, еще до появления его в Петербурге, субъект, совершенно свободный от всякой нравственной этики, чуждый добросовестности, алчный до материальной наживы, смелый до нахальства и не стесняющийся в выборе средств дли достижения намеченной цели.

Таков нравственный облик Григория Распутина на основании следственного о нем дела, бывшего у меня в руках. Из этого же дела я почерпнул и следующие сведения. Местный священник с. Покровского стал замечать странные явления во дворе Григория Распутина.

Была возведена в глухом углу двора какая-то постройка без окон, якобы баня. У Распутина с сумерками стали собираться какие-то таинственные сборища. Сам Распутин часто стал отлучаться в Абалакский монастырь[4] вблизи Тобольска, где содержались разные лица, сосланные туда за явную принадлежность к разным религиозным сектам. Пока местный священник выслеживал подозрительные обстоятельства, происходящие во дворе Распутина, этот последний решил испытать счастье вне родного села и махнул прямо в Петербург. Документально установить, каким образом Распутин сумел втереться в доверие к епископу Феофану, мне не удалось. Слухов было так много, что на точность всех этих разговоров полагаться нельзя. Указывали, как на посредника между епископом Феофаном и Распутиным, на священника Ярослава Медведя, духовника одной из русских великих княгинь, ездившего почему-то в Абалакский монастырь или туда сосланного, где он будто бы познакомился с Распутиным и привез его с собой. Эта версия наиболее вероятная, но были и другие. Но как бы там ни было, в начале 1900-х годов, еще до китайской войны, мы видели уже Распутина в большой близости к епископу Феофану, духовнику их величеств; недальновидный архипастырь ввел его и ко Двору в качестве старца и начетчика, которыми еще при московских царях кишмя кишели терема цариц московских.

Распутин на первых порах держал себя очень осторожно и осмотрительно, не подавая виду о своих намерениях. Естественно, что он осматривался, изучал придворный быт и придворных людей, придворные нравы и своим недюжинным умом делал из своих наблюдений надлежащие для своей дальнейшей деятельности выводы. Этим он не только укрепил веру в себя своего покровителя епископа Феофана, но приобрел еще влиятельного сторонника в лице епископа саратовского Гермогена[5], впоследствии члена св. синода, сознавшего, в конце концов, свое заблуждение и много за него пострадавшего. Сторонником же Распутина явился и небезызвестный иеромонах Илиодор[6], но про последнего определенно говорили, что это карьерист и провокатор, хотя своим пылким темпераментом и горячим красноречием был одно время в Саратове идолом толпы, народным трибуном и, несомненно, пользовался огромным влиянием на народные массы в Саратове и Царицыне, имея там могучего покровителя в лице местного епископа Гермогена.

В этот период времени Распутин не выходил из роли богобоязненного, благочестивого старца, усердного молитвенника и ревнителя православной церкви Христовой. Во время тяжелого лихолетия японской войны и революции 1905 года он всячески утешал царскую семью, усердно при ней молился, заверял, что-де при его усердной молитве с царской семьей и наследником цесаревичем не может случиться никакой беды, незаметно приобретал все большее и большее влияние и, наконец, получил звание «царского лампадника», т. е. заведывающего горевшими перед святыми иконами неугасимыми лампадами.

Таким образом, он получил беспрепятственный вход во дворец государя и сделался его ежедневным посетителем по должности своей, вместо спорадических его там появлений по приглашению. Надобно при этом заметить, что император Николай II был большой любитель, знаток и ценитель святых икон древнего письма и обладал редкой и высокоценной коллекцией таковых, которую очень бережно хранил. Надо полагать, что, вверяя попечению Распутина столь чтимое им собрание икон, государь, несомненно, проявлял к новопожалованному царскому лампаднику известное доверие, считая проявляемое им благочестие искренним и правдивым, а его самого достойным хранителем св. ликов.

Почувствовав, таким образом, под собою твердую почву, Распутин постепенно меняет тактику, отдаваясь мало-помалу своим безнравственным наклонностям и сектантским побуждениям.

По мере того, как затихали революционные волны и жизнь государства входила исподволь в нормальное русло, стали ходить, сначала неопределенно, неясно, слухи о проделках этого пройдохи. Потом определеннее и точнее стали указывать на то, что Распутин основывает хлыстовские корабли[7] с преобладанием в них молодых женщин и девиц. Стали поговаривать, что Распутина часто видят в отдельных номерах петербургских бань, где он предавался дикому разврату. Стали называть имена лиц высшего общества, якобы, последовательниц хлыстовского вероучения Распутина. Мало-помалу гласность росла, стали говорить уже громко, что Распутин соблазнил такую-то, что две сестры, молодые девицы, им опозорены, что в известных квартирах происходят оргии, свальный грех. В моем распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником. В моем же распоряжении имелись фотографические группы так называемого «хлыстовского корабля». В центре сидит Распутин, а кругом около сотни его последователей: все как на подбор молодые парни и девицы или женщины. Перед ним двое держат большой плакат с избранными и излюбленными хлыстами изречениями св. писания. Я имел также группу гостиной Распутина, где он снят в кругу своих поклонниц из высшего общества и, к удивлению своему, многих из них узнал. Мне доставили два портрета Распутина: на одном из них он в своем крестьянском одеянии с наперсным крестом на груди и с поднятой, сложенной трехперстно, рукою, якобы, для благословения. На другом он в монашеском одеянии, в клобуке и с наперсным крестом. У меня образовался целый том обличительных документов. Если бы десятая доля только того материала, который был в моем распоряжении, была истиной, то и этого было бы довольно для производства следствия и предания суду Распутина. Ко мне, как к председателю Гос. Думы, отовсюду неслись жалобы и обличения преступной деятельности и развратной жизни этого господина.