Дмитрий Быков - Булат Окуджава

Ознакомительный фрагмент

(Блок, 1903)

Девочка плачет – шарик улетел.Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет – жениха все нет.Ее утешают, а шарик летит.

Женщина плачет – муж ушел к другой.Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старуха – мало пожила…А шарик вернулся, а он голубой.

(Окуджава, 1957)

Приведем заодно и еще одно стихотворение 1967 года, в котором причудливо сошлись мотивы блоковского черного человечка и окуджавовского голубого шарика:

Голубой человек в перчатках,в красной шапочке смешнойПоднимается по лестнице,говорит: – Иду домой.

Вот до верха он добрался,вот – под крышею самой,но упрямо лезет выше,говорит: – Иду домой.

Вот – ни крыши и ни лестниц,он у неба на виду.Ты куда, куда, несчастный?!Говорит: – Домой иду.

Вот растаяло и небо,мирозданья тишь да мрак,ничего почти не видно,и земля-то вся – с кулак.

– Сумасшедший, вон твой дом!– Где мой дом?– Да вон твой дом!.. —Шар земной совсем уж крошечный,различается с трудом.

Эй, заблудишься, заблудишься!Далеко ли до беды?Он карабкается, бормочет:– Не порите ерунды…

Не думаю, что Окуджава думал о своей песенке про голубой шарик и о блоковском черном человечке с лестницей, когда сочинял это странное стихотворение, единственный раз при жизни автора опубликованное в сборнике «Март великодушный». Тут странная контаминация мотивов, восходящая к общему, закрытому для нас видению, – если бы не страх перед позитивистами, я сказал бы, что мировая душа поэта претерпевает некие приключения и в каждой инкарнации пытается о них рассказать, как умеет; иногда припоминает одни детали, иногда – другие. Впрочем, ничего удивительного, что схожим поэтам снятся одинаковые сны.

Текстуальных и композиционных совпадений у Блока и Окуджавы такое количество, что подчас трудно признать их случайными, хотя я и не сомневаюсь в том, что, сочиняя свой «Романс», Окуджава думать не думал о блоковской «Легенде»:

И была эта девушка в белом… в белом,А другая – в черном… Твоя ли дочь?И одна – дрожала слабеньким телом,А другая – смеялась, бежала в ночь…

(Блок, 1905)

Стала чаще и чаще являться ко мнес видом пасмурным и обреченнымодна дама на белом, на белом коне,а другая на черном, на черном.

И у той, что на белом, такие глаза,будто белому свету не рады,будто жизни осталось на четверть часа,а потом все утраты, утраты.

А у той, что на черном, такие глаза,будто это – вместилище муки,будто жизни осталось на четверть часа,а потом – все разлуки, разлуки.

(Окуджава, 1988)

Можно сказать, что все это общеромантические штампы, – но если бы дело ограничивалось темой, действительно общеромантической, не стоило бы и огород городить. Принципиально именно сходство деталей, угол зрения, смягченное (что отмечено в той же статье Жолковского), но оттого не менее принципиальное противопоставление высокого искусства и жалкого человеческого статуса. Это отчетливо видно во всех поэтических автопортретах Блока и Окуджавы: оба любили подчеркнуть свою человеческую обреченность и доказать тем, что лишь искусство придает человеку иллюзию бессмертия и правоты. Даже в авторском облике – часто субтильном, сниженном, хотя и Окуджава, и Блок были рослыми кудрявыми красавцами (Окуджава, правда, рано полысел, и мы чаще всего видим его на фотографиях старым или по крайней мере пожившим), – отмечается разительное сходство:

Сижу за ширмой. У меняТакие крохотные ножки…Такие ручки у меня,Такое темное окошко.<…>Но эти ручки… Я влюбленВ мою морщинистую кожу…Могу увидеть сладкий сон,Но я себя не потревожу:Не потревожу забытьяВот этих бликов на окошке.И ручки скрещиваю я,И также скрещиваю ножки.

(Блок, 1903)

Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору,со спокойным вдохновеньем в руку тросточку беруи на гордых тонких ножках семеню в святую даль.Видно, все должно распасться. Распадайся же… А жаль.

(Окуджава, 1988)

Тема «тонконогости», субтильности, уязвимости у Окуджавы настолько часто встречается, что Валерий Сажин в статье «Слеза барабанщика» перечисляет не меньше десятка цитат на ту же тему.

Была у Окуджавы и своя «Незнакомка» – стихотворение, написанное другим размером, но с теми же дактилическими рифмами:

Тьмою здесь все занавешенои тишина, как на дне.Ваше величество, женщина,как вы решились ко мне?

Тусклое здесь электричество,с крыши сочится вода.Женщина, ваше величество,как вы решились сюда?

«Кто вы такая? Откуда вы?» – этот вопрос Блок мог бы задать своей Незнакомке, если бы его интересовал ответ; да и у Окуджавы он чисто риторический. Тему внезапного явления загадочной, нездешней красоты среди подчеркнуто сниженной бытовой прозы Окуджава решает в блоковском ключе, только вместо загородного ресторана у него коммуналка. Декораций не выбирают.

Наконец, одно из главных совпадений – тема сусального ангела, висящего на елке; у Окуджавы она трансформируется (иронически снижаясь) в тему бумажного солдатика, тоже елочного («А сам на ниточке висел»). И здесь, и там – совсем не игрушечная гибель в огне:

Сначала тают крылья крошки,Головка падает назад,Сломались сахарные ножкиИ в сладкой лужице лежат…

(Блок, 1908)

И все просил: «Огня, огня!» —забыв, что он бумажный.В огонь? Ну что ж! Иди! Идешь?И он шагнул однажды,и там сгорел он ни за грош:ведь был солдат бумажный.

(Окуджава, 1958)