Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

— Готовься на больничный, — ответили оптимисты.

На том и разошлись.

И все-таки день ото дня плазма становилась податливее, амплитуда колебаний ее капризов заметно повыравнялась. Повысилась и стойкость деталей.

Все чаще плазменная удивляла разливщиков, заказывая изложницы. Вначале не верили.

— На плазменную? Хватит шутить-то.

Потом стояли и глазели, как на диво — и вправду, сталь-то горячая!

— Пощупай, не веришь если, — говаривал Редькин.

А она все-таки лилась, хоть, и беззаказная, экспериментальная и трижды проклятая за время расплава, издергавшая нервы людей.

Да и то сказать, каждая смена для сталеваров была чем-то сродни полету к Солнцу. Порой раздавался тревожный сигнал — принимай меры! То вдруг вырывается откуда-то пар. Откуда? Промедление недопустимо. Как известно, вода и пламень — две противоборствующие стихии.

— После таких смен, — рассказывал Редькин, — мне и во сне грезилось, что не покидаю пульта управления.

Из сотни опробованных вариантов один оказывался жизнеспособнее. Это подбодряло. Остальное отбрасывалось. Так и шли методом отрицания. Теоретические разработки зачастую были бессильны, приходилось идти на ощупь, эмпирически.

И все же, расплавляя понемножку сталь, плазма расплавляла и людское недоверие. Горячей стали плазменные планерки. Начинались они с вопросов к мастеру Азбукину.

— Как дела? Что сделано? Что нет?

Рассказывал Валерий Дмитриевич не спеша, толково, словно на консилиуме врачей. Однако споров миновать не удавалось. Механики, электрики, теплотехники, технологи — каждый доказывал свое. И зачастую возможности одного не устраивали потребности другого.

Начальник цеха Николай Павлович Поздеев не без умысла сталкивал мнения. Каждое предложение тщательно просвечивалось, проверялось на прочность контраргументами. И тогда начальник давал «добро», когда видел, что количество высказываний перешло в качество и вырисовывается четкий эскиз нового решения проблемы.

И все же порой блестящие предложения тускнели при столкновении с практикой. Или, наоборот, сталевары, слесари доводили наметки инженеров до степени надежности, жизнестойкости.

Так была создана принципиально новая конструкция плазмотрона, который сейчас числится в документах скромно «плазмотрон ЧМЗ». Преимущества его очевидны: дает устойчивое горение дуги, надежен в работе, имеет эффективное охлаждение, возможность быстрой замены.

Он не блещет никелировкой, сложностью, но в работе — это добрый труженик. И хотя бы такой аргумент в его пользу: плазмотрон НИИ стоил пяти автомашин «Волга», а плазмотрон ЧМЗ обходится дешевле колеса любого автомобиля.

Приехали как-то заграничные спецы по плазме и диву даются: что это такое хитрые уральцы напридумывали. Их плазмотрон 2—3 плавки — и конец. А челябинский 20—30 выдюживает. Плазмотрон наш оказался, что русский полушубок: ладно скроен и крепко сшит.

Поющая дуга

Где тайга синей, чем небо, где?

Разве только на таежной на реке Уде,

Где страшней пороги, холодней вода? Где?

Разве только на краю-земли — реке Уде.

Кипит вода в туристском котелке. Блики костра на лицах, на прибрежной волне реки. Горы. Закат. Гитарный перезвон завершает гармонию туристской ночи.

— Видишь, Валера, как играет твоя плазма, только горючего добавляй — и весь сказ, — говорил Феликс Гермелин, подбрасывая сухой валежник.

Азбукин смотрит на золотые переливы на углях. На миг вспыхивает в памяти далекая плазма и гаснет. Не хочется вплетать в туристскую идиллию мысли о трудной мечте. А рядом хлопочет река Уда.

И снова с рассветом в горных теснинах по стремнине летят плоты челябинских металлургов. Дух захватывает от радости полета, когда разыгравшаяся стихия шутки ради бросает на пути скалу, еще миг… вдруг с хохотом пронесет мимо, окатив серебристым холодным дождем. Но уплывают вершины гор, как сказочные дни отпуска, и все чаще у костра, а может быть, от костра, разгорается спор о непокорном детище — плазме. Это их радость и боль.

Нельзя сказать, что дело не двигалось. Новый плазмотрон давал возможность плавить сталь. Но все это были экспериментальные плавки, до промышленного производства было далеко. И вот однажды… Впрочем, по порядку.

Ученые и инженеры вели эксперимент в режимах, согласно трижды проверенным расчетам. Нельзя было не доверять строгой логике формул, учитывался и опыт лабораторных исследований. Выход за пределы расчетов казался бессмысленным, алогичным. У оборудования есть свои пределы.

Но однажды во время регулировки, повинуясь какому-то интуитивному чувству, Зубакин изменил режим. В угоду расчетам дуга должна была погаснуть. Заглянул в печь. Дуга горела. Позвал Азбукина. Тот взглянул на приборы.

— Вот уж действительно неисповедимы пути науки!

Откуда-то издалека пришла на ум фраза: «Только горючего добавляй — и весь сказ».

— Добавь-ка току, Василий Николаевич.

Стрелка поползла вправо.

Еще, еще…

Дуга продолжала гореть. Пошла вверх и температура в печи.

— Еще…

И тут раздался тревожный сигнал — сработал один из датчиков. Печь выключили.

Когда нашли причину, Азбукин обрадовался: всего лишь сгорела второстепенная деталь плазмотрона.

Пока наладили — рассвет пришел. Снова включили на тот же режим. Заструился голубоватый лучик из отверстия. Дуга жила.

На планерке весть стала сенсацией. На таком режиме еще не работала ни одна опытная установка.

— Теперь мы можем расплавить кое-что посложнее, — обрадовался В. Ф. Корнеев, один из активных исследователей плазмы, специалист ЦЗЛ по технологии сталеварения.

Новый режим задал работы и огнеупорщикам. Потребовалось в принципе совершенствовать все основные конструкции печи. В этом направлении особенно помогло содружество с учеными ЦНИИ черной металлургии и НИИ огнеупоров, с которыми ЧМЗ плодотворно работает уже много лет.

Но плазма готовила в ответ новые сюрпризы.

…Вечереет. Вот снова включена дуга. Поднимается температура в печи, вместе с ней теплится надежда: может быть, на этот раз…

Борис Редькин вспоминает наказ мастера: «Попробуй работать на таком режиме…»

Все шло вроде как надо и вдруг… из печи послышалось какое-то пение. Нет, не гудящий звук электрической дуги. Словно неведомый хор каких-то бесов пел и торжественно, и жалобно.

— Что за черт!

Борис заглянул в печь. Плазма горела как-то не так и… пела грустную песню, будто жаловалась.