Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

а Мандельштам в ту пору являлась его конфидентом, в частности, в том, что касалось романа и близких отношений (чуть было не закончившихся всамделишним разводом с первой, но все же так и оставшейся единственной женой, актрисой Антониной Тормозовой, и — браком с любовью последнего десятилетия его жизни, также актрисой, Эммой Поповой: причем Мандельштам была явно на стороне последней).

Понятно, вообще говоря, что отношения с женщинами, как АКГ это и сам не раз констатирует, почти никогда не выглядели для него безоблачными:

15 сент. 1964. <…> С утра наслаждаюсь — чтение, размышление, одиночество. Потом появляется Т[оня] и все по обычному, с этим связанное.

Это сказано о жене, Антонине Тормозовой, брак с которой в то время стал тяготить его и фактически распадался. Позже он оставит ей с дочерью квартиру на улице Грицевец, сам же купит квартиру на «Аэропорте».

23 июля 1970. <…> Отношения с Э[ммой] как гроза, которая все ходит где-то близко, погромыхивает, а ливень все никак не разразится. Но небо все темнее и темнее. А м.б. все уже кончено и мы только делаем вид, что это не так?

Давно уж мне не было так остро горько…

А это уже — об Эмме Поповой, с которой ему хотелось, но так и не довелось соединить свою жизнь: хотя довольно продолжительное время, в начале и середине 60-х, АКГ жил у нее и строил планы насовсем перебраться в Ленинград.

С другой стороны, как характеризуют нашего героя некоторые свидетели, имевшие возможность наблюдать его еще в заключении (т. е. исправительно-трудовом лагере Ерцево, в Архангельской области, где он сидел почти шесть лет, в 1949–1954 годы, будучи осужден за «хранение антисоветской литературы»), основной интерес его жизни всегда состоял в том, чтобы полежать на кровати — с какой-нибудь интересной книжкой. А уж если надо было куда-то передвигаться, то почти никогда не ходил пешком, предпочитая ездить на такси, что фиксировал и его товарищ в 1960 — 1970-е годы Варлам Шаламов[15]. (В результате чего в зрелые годы постоянно боролся с ожирением.)

Окончив школу, Гладков сразу сделался журналистом, даже не задумываясь, казалось бы, о возможном выборе — естественном продолжении образования, не делая попыток поступить в какой бы то ни было институт. Ну а потом страстно и действительно надолго увлекся театром, работал в студии, участвовал в постановках, писал пьесы, делал сценарии к фильмам. Но от такого же страстного увлечения еще и кинематографом и телевидением, когда был по работе связан уже с кино- и телестудиями, почему-то все-таки последовательно воздерживался. К примеру, почти через 10 лет после выхода на экраны фильма Э. Рязанова «Гусарская баллада» по его, АКГ, пьесе и, соответственно, спустя два десятка лет после выхода на сцену самой пьесы «Давным-давно» посмотрев фильм по телевизору (очевидно, в черно-белом изображении), он сравнивает — свое детище с фильмом:

10 янв. 1971. <…> Любопытно, окажет это влияние на сборы в ЦТСА[16] или нет? Думаю, что не очень, а м.б. даже послужит рекламой.

Пьеса куда лучше фильма.

Главной страстью АКГ следует признать именно драматургию и чтение. Но если театром он увлекается в молодости, работая в студии, в театре Мейерхольда, организуя и собственную студию («Юношеский театр» в Болшеве [17]), сотрудничая в этом какое-то время с А. Арбузовым, И. Штоком и В. Плучеком, а в лагере еще и просто работая автором, сценаристом и режиссером в одном лице, то потом, после 50–60, к концу жизни, АКГ постепенно отходит от театра. Но страсть к чтению остается с ним всю его жизнь. Отсюда же, наверное, родилось устойчивое влечение к каждодневной фиксации фактов, к регистрации дат событий, к мемуарам и — ведению дневника.

Вот уже позднее его размышление, наедине с собой, на личную тему (с середины листа в дневнике на новой машинке или с новозаправленной лентой):

22 мая 1974. <…> Давно уж я не ездил в Ленинград. А бывало…

Еду без ясных намерений и желаний. Только потому, что Э[мма] попросила приехать. Не спросив — зачем? По какому-то инстинкту: попросила — еду. Возможно, это каприз, настроение…

Ничего не жду, н[и] на что не рассчитываю.

Впрочем, видеть Э. я всегда рад. Но знаю, ее семья будет меня тяготить, хотя вероятно Н. И. [мать Эммы] будет угодничать. Но это тем более тягостно.

Надеюсь на свой такт, который мне редко изменяет.

Почти не везу обычных подарков. Мне как-то неловко вставать в прежнюю колею. На подарки тоже надо иметь право.

За годы разлуки я ни разу не пытался объясняться.

Мне все время казалось, что «следующий ход» принадлежит Э. Правда, жизнь не шахматная партия и в ней редко ходят по очереди.

А вот запись, сделанная в дневнике через год, уже всего лишь за год до смерти, — по поводу книги Роя Медведева, изданной к тому времени на Западе (АКГ читает самиздатовскую перепечатку или, скорее всего, данную ему автором рукопись[18]):

6 мая 1975. Сутки напролет читаю (вернее — перечитываю) работу Р. А. Мне все это страшно интересно. Ведь в этом тайна эпохи, в которую я жил и живу, тайна века.

И моя память как бы пишет заметки на полях этой книги[19].

Делать заметки на полях чужих книг, тем самым как бы участвуя в описываемых событиях, все время дополняя, поправляя и уточняя факты очевидцев, своих предшественников и современников, т. е. как бы снова помещая себя в гущу происходящего, — это и было для него настоятельной, страстной необходимостью. Ну а следующая запись, сделанная много раньше, в первых числах июня 1963-го, попросту периодически повторяется в его дневнике, вновь и вновь возвращая читателя к основному интересу жизни автора:

<…> Третий день сижу в Загорянке.

<…> Начал разбирать и, увлекшись, читать дневники. В них нет многого личного, но зато зафиксированы настроения прошедших лет. Если в своих юношеских дневниках я слишком подробно писал о разных перипетиях романов, то в папках последних лет — этого почти нет. Эта сторона жизни, как и семейная, как бы — за скобками. Если я иногда и не до конца откровенен, то всегда искренен. А в общем — это дневник современника за 35 лет, часто наивный, часто сдержанный, полный недоговоренностей, но все же насыщенный подробностями событий ныне забытыми. Все мечтаю, разбогатев, дать перепечатать все эти папки и потом перечесть подряд.

Но в конце жизни так и не разбогател и свой дневник перепечатывал — сам (всякий раз перерабатывая материал для него: следов