Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков

по пробиркам небольшими порциями) на втором этаже; в самой лаборатории на десятом этаже пробы к анализу готовили студенты или технический персонал, работавший на полставки, и вся использованная посуда выбрасывалась. Старший персонал ставил на прибор приготовленные пробы, маленькие виалки объёмом 2 мл, запускал анализ и просматривал распечатки результатов. Филип Страус, например, редактировал компьютерные программы и настраивал приборы, но в структурных формулах метаболитов анаболических стероидов не разбирался и говорил, что это не его работа. К чужой моче он никогда не прикасался. Хромассы по установленному графику обслуживал приходящий инженер. Обязанности каждого сотрудника были чётко определены, всё было прописано — что и кто делает. Это была образцовая лабораторная практика — GLP, Good Laboratory Practice; фирма Hewlett-Packard называла это индустриальным стандартом в химическом анализе. Поэтому у Кетлина никто не выходил за границы своих обязанностей и не совал нос в чужие дела. Если кто-то опаздывал, то все дружно стучали и писали на него докладную, но никто не обижался, это было само собой разумеющимся и не переносилось на личные отношения.

В Лос-Анджелесе каждой серии проб предшествовали анализы контрольной пробы, «кьюсишки» (QC — Quality Control), и чистой, так называемой бланковой, пробы (Blank urine). Это позволяло ежедневно контролировать состояние прибора и работу технического персонала. У нас в Москве всё было по-другому, даже наоборот: считалось, что такой специалист, как Виктор Уралец, сам является гарантом высокого уровня работы и нет нужды каждый день что-то там контролировать и проверять, тратить время, реактивы и нагружать прибор дополнительными анализами. Учитывая, что в Москве в лаборатории работали четыре хромато-масс-спектрометра, выходило бы восемь дополнительных проб в день, а это и подготовка пробы к анализу, и сам анализ на приборе! Пусть пробы привозили не каждый день и не все приборы были загружены, но всё равно за год набегала бы тысяча дополнительных анализов! Мы тогда в год делали около четырех тысяч проб официально и ещё сотни проб неофициально, «под столом». Так что Семёнов сразу осудил внезапно возникшие расходы ради какой-то ещё там «американской образцовой практики», злился и хмурился, более того, перестройка стала ощущаться, началась экономия, тех количеств реактивов и расходуемых материалов, какие для нас закупались раньше, уже не планировали. Валютные потоки обмелели, наступило время учёта и бережливости. Поэтому пробы контроля качества мы делали только тогда, когда меняли колонку, электронный умножитель или чистили источник ионов, чтобы удостовериться, что техническое обслуживание улучшило работу прибора.

6.3 Угроза потери аккредитации

В 1989 году мы чуть не потеряли аккредитацию! Каждый год мы анализировали аккредитационные (контрольные) пробы, присылаемые из Кёльна, их бывало 8–10 баночек. Если лаборатория не могла определить какое-то допинговое соединение, то есть пропускала положительную пробу, то у неё начинались проблемы. Если ошибка была серьёзной, то лаборатория переходила в так называемую вторую фазу, с правом анализировать только пробы с национальных соревнований, причём все положительные пробы должны были пересылаться в другую аккредитованную лабораторию для окончательного подтверждения. Сразу вернуть полную аккредитацию было сложно, переход из второй фазы в первую позволял работать в статусе аккредитованной лаборатории лишь на национальном уровне, внутри страны, но пробы с международных соревнований направляли за рубеж в другие лаборатории.

Проблем с прохождением аккредитации у нас почти никогда не возникало, и в тот год вроде бы всё шло нормально, мы нашли все соединения, включая станозолол — Донике впервые его разослал по лабораториям, учитывая скандал с Беном Джонсоном, случившийся в Сеуле. Но мы ошиблись в количественном определении тестостерона и кофеина! Т/Е, отношение тестостерона к эпитестостерону, у нас получилось 6.7, выше шестёрки, то есть выходило, что проба положительная. Кофеин я намерил 11.4 мкг/мл (микрограмм на миллилитр), тогда как пороговое значение для положительной пробы было 12 мкг/мл, и получилось, что проба отрицательная. На самом деле в первой пробе отношение T/E было 5.5, ниже шестёрки, это была отрицательная проба, а во второй пробе концентрация кофеина была 12.8 мкг/мл, выше 12, — проба положительная. Таким образом, при анализе аккредитационных проб мы допустили две ошибки: дали одну ложноположительную пробу, что очень плохо, а другую, кофеин, ложноотрицательную, это не такой уж страшный грех. И в Госкомспорт пришло официальное письмо на бланке Международного олимпийского комитета за подписью принца Александра де Мерода, сообщавшее, что нас переводят во вторую фазу! Нам разрешается проводить анализ проб с национальных соревнований, однако все положительные пробы должны направляться на подтверждающий анализ в кёльнскую лабораторию.

Для нас это был неожиданный и сильный удар. Василий Викторович Громыко, заместитель председателя Госкомспорта, готов был просто растерзать Виталия Семёнова, вызвал его на ковёр и, видимо, хорошенько пропесочил. Виталий вернулся из Лужников изрядно помятый и красный как рак, однако глаза его сверкали по-боевому. Громыко понимал, что затевать новую атаку на Семёнова ему не с руки и не ко времени, шума никто не хотел; только-только успешно началось советско-американское сотрудничество, и тут ещё до нас дошли слухи, что во время этой аккредитации Дон Кетлин пропустил станозолол! Но он в своём Лос-Анджелесе как-то умудрился выкрутиться, и его вроде бы не накажут. Так что Громыко решил, что мы тоже должны оправдаться и «отписаться», то есть направить объяснительное письмо на имя принца де Мерода с копией самому маркизу Самаранчу, президенту МОК.

Даже не знаю, послали тогда наше письмо куда-нибудь или нет, но мы с Уральцем за неделю написали небольшой трактат о том, как непросто количественно определять кофеин, используя эфирную экстракцию, и что отношение Т/Е меняется в зависимости от полноты гидролиза и дериватизации. И ещё наш новый компьютер чудил белым светом, как хотел рисовал зигзагами базовую линию и по-разному обсчитывал высоту и площадь пиков стероидов. И много чего мы нагородили в том же духе страниц на тридцать. Мне это порядком надоело, и я стал в лицах представлять, как принц де Мерод в своей вальяжно-вежливой манере будет листать наш трактат между бокалами изысканного вина, держа сигарету немного на отлёте и хитро щурясь на струйку дыма. Но Виктор Уралец был глубоко и искренне расстроен случившимся: потерю аккредитации он переживал как собственную вину и на мои подражания принцу, шутки и комментарии не реагировал.

Слава Богу, на уровне Госкомспорта наш трактат сработал; Василий Викторович Громыко подержал его в руках и успокоился. Ему растолковали, что ведь ни кофеин, ни тестостерон мы не пропустили, просто немного не так посчитали количественные показатели. А коварный Манфред Донике нам мстит и придирается по пустякам, всё никак не может успокоиться и забыть прошлогодние