Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

меня в гимназию В<сероссийского> с<оюза> г<ородов>, с которой я переехал в Чехию. Недавно я получил письмо с траурной каймой от сестры, было сказано: что отец умер, а матери нет возможности выехать из Одессы. А мне тут так хорошо! Почему же эти 7 лет не могут улетучиться бесследно из моей памяти? Потому, что эти семь лет были предсмертными часами России. Но бывают же чудеса!..

Савицкая Мария

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Мне было 9 лет, когда по тихим улицам Батума начали ходить толпы с красными знаменами и с красными бантами на груди. Все мои братья в это время были на войне, только один был с нами в Батуме, да и тот порывался уехать туда, где проливали кровь. Я тогда была слишком мала, чтобы понять все то, что творилось на нашей Родине. Сидя у окна, я со страхом смотрела на улицу, где ходили толпы народа и с криками срывали погоны с офицеров и вместо них прикалывали красные банты.

Революция прошла в Батуме сравнительно хорошо, наша семья не пострадала. Наступило лето. Мы переехали на дачу. Я поправилась после тяжелой болезни, меня оберегали от всяких волнений, и потому я ничего не знала, что творится в России. Как сейчас я помню ясный теплый день, на небе ни облачка. Море тихо катит свои валы и с легким шуршанием ласкается о прибрежные камни. Запах магнолии разносился повсюду. Я и сестра идем по крутой дорожке к морю, тишина невообразимая. Вдали послышался гудок поезда. Мы остановились. Ближе и ближе слышно пыхтение паровоза. Это эшелон с солдатами. Свесив ноги из теплушек, они весело разговаривали и пели песни, нельзя было подумать, что они идут на смерть.

Все лето мы прожили на даче. Я была беззаботна и с удивлением глядела на маму, которая все чаще и чаще поговаривала об отъезде. Мне было странно, почему уезжать? Ведь и здесь нам хорошо. После долгих разговоров, в которых участвовала вся семья (кроме меня), было решено ехать на Кубань, в Екатеринодар. Мы ехали в эшелоне, который направлялся туда же, в армию генерала Корнилова. Смутные слухи ходили о ней. Я только знала, что там мои братья, меня туда очень тянуло. Вообще, я любила переезды и радовалась им, как все дети. Ехали мы хорошо, несмотря на то, что нашей семье была дана теплушка. Потом как часто мы вспоминали эту теплушку, так как впоследствии ездили даже на открытых платформах. Приближаясь к Екатеринодару, мы удивлялись дешевизне, которая была на Кубани. На последней станции к нам в вагон вошел офицер. Оказалось, что это давнишний наш знакомый. Мама сразу же спросила: «Вы не знаете, где мои мальчики?». Офицер удивился и сказал: «А разве вы ничего не знаете?». Но потом, вспохватившись, совершенно другим тоном проговорил: «Нет, не слыхал что-то». Меня больно кольнули его первые слова, я почувствовала что-то неладное. Мне сразу же представилась картина: большое, большое поле, и на нем лежат два моих брата. Больше на нем никого нет, все окутано густым сумраком. И теперь я часто вспоминаю эту картину, созданную моим воображением. Мы устроились в Екатеринодаре все на разных квартирах. Я с сестрой жила совершенно в другом конце города, и чтобы увидеть маму, нужно было ехать на трамвае. Это было очень мучительно, стояла грязь, шли дожди. В Екатеринодаре мы прожили недолго и переехали в станицу Старо-Величковскую, где и прожили до эвакуации. Станица была маленькая, грязная, но в ней было коммерческое училище, в которое я и поступила. Мама поступила туда преподавательницей французского языка.

Большевики надвигались, вот уже взят Ростов-на-Дону, и к нам приехала старшая сестра с мужем, они жили там. Екатеринодар взят. Пронеслась грозная весть. Казаки стали косо смотреть на нашу семью: «Буржуи, будете висеть на воротах». Оставаться было невозможно, жизнь становилась все хуже и хуже. На базаре ничего не хотели продавать, говоря: «Чего перед смертью откармливаться». В один прекрасный день я пошла погулять по двору и, бегая, разрезала себе ногу до кости. Как раз было получено известие, что скоро пройдет эшелон, в котором мы могли бы уехать. Стали собираться в путь-дорогу. Я лежала и не могла шевельнуться от боли. У мамы прибавилась еще одна забота, что делать со мной, как меня перевезти в вагон? Грязь на улице стояла непролазная, свиньи с хрюканьем валялись в ней и делали ее еще больше и еще противнее.

Нашли телегу, сложили все вещи и двинулись. Было тихо, только вдалеке были слышны крики – это обозы переправлялись через греблю. Ехали мы очень долго, так как было грязно и лошади то и дело завязали в ней. Наконец мы подъехали к речке. Перед нашими глазами встала картина: обоз с орудиями завяз в грязи. Солдаты били лошадей, но те не могли выбраться, лопались постромки. Ржанье лошадей, крики людей и далекое уханье снарядов – все это смешалось и создавало ужасную картину, которую я не в силах описать. А на безоблачном небе равнодушно сияла полная луна, ей не было дела до людских мук. Мы долго прождали, пока обоз прошел через греблю, но на гребле была такая грязь, что нельзя было проехать и нескольких шагов. Мы все вышли из повозки и пошли пешком, я идти не могла, меня нес брат на руках. Вдали мелькал огонек станции.

Поливодова Вера.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Мне было 9 лет, когда началась революция. Мы жили в Могилеве, но тогда переехали в Киев, потому что там как будто было лучше, но, не знаю почему, мы там жили очень долго. Я помню, что было очень много сражений, и у всех были на груди красные ленточки, я вспоминаю до сих пор одну фразу своей мамы, как она выразилась: что теперь многие веселятся, но будет время, когда многие же будут вспоминать об этом с горем. Я не помню, сколько времени мы там прожили, но помню, что через некоторое время мы оттуда уехали в Екатеринослав[126], там мне жилось очень хорошо, я училась в гимназии. Однажды ночью я слышу выстрел, и когда я проснулась, то оказалось, что грабители уже были в квартире и требовали у папы золото и вообще денег. Брат же оказался уже с завязанными глазами, около которого было несколько человек и также допытывались, где лежат деньги. Папа, кажется, дал им несколько денег, они забрали все драгоценные вещи и уехали, было слышно,