Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией - Эсме Вэйцзюнь Ван

а у меня и без того достаточно кошмаров о неумелых и плохо воспринятых показаниях, чтобы предпринять попытку. Никто не обязан верить мне, когда я говорю, что это было ужасно. Но я не хочу давать публике возможность не верить мне. Теперь я держу все детали при себе: свет уличного фонаря, тот взгляд его глаз.

Нарушения социального познания

Однажды Джон сказал: «Я сам знаю, что со мной не так. Мне не нужно встречаться с мозгоправом, чтобы узнать, – тут он вытащил из сумки бутылочку с чем-то жидким и растительным на вид. – Я принимаю от этого вот что».

Я была слишком зашуганной, чтобы спросить, от чего и какое «это» он принимает и что, по его мнению, с ним не так. В то время я предполагала биполярное расстройство из-за перепадов его настроения – он, например, мог остановиться во время прогулки, подобрать кирпич, швырнуть его в ближайшее окно, а потом пойти дальше как ни в чем не бывало. Но кто знает, что это была за проблема, о существовании которой он так уверенно говорил? Что именно побуждало его делать те ужасные вещи, которые он делал? Письмо, которое я получила ближе к концу нашего общения, включало строку «Мне жаль, что я изнасиловал тебя». В том письме он перекладывал бо́льшую часть вины за свое поведение на наркотики. После того как мы перестали общаться, я узнала от общего знакомого, что он наконец обратился в реабилитационный центр. Впоследствии, когда его доступ к интернету был восстановлен, я нашла его страницу в Facebook, где Джон выложил пересыпанную ругательствами тираду о людях, которые, на его взгляд, слепо доверяют полиции и судебной системе и используют информацию из этих источников, вынося суждения о нем и его жизни.

Человек, напоминаний моего бывшего любовника, был объявлен в розыск ФБР по подозрению в секс-преступлениях. Я сообщила ФБР всю известную информацию о его местонахождении и до сих пор проверяю, установлена ли его личность.

Я, разумеется, была одной из тех нежелательных личностей, которые совали нос в подробности его жизни.

Ему было жаль. Ему не было жаль. Он по-прежнему был полон гнева, но теперь конкретно гневался на общество, которое могло бы, погуглив его, наткнуться на первую ссылку, у которой был подзаголовок «Информация из реестра секс-преступников на Джона Доу» потому что «закон Меган» позволил широкой публике просматривать такую информацию онлайн с 2004 года. Его криминальное прошлое увековечено, и просмотреть подробности может любой человек, имеющий доступ к компьютеру. Я сомневалась в справедливости системы, навеки клеймящей человека, который совершил определенные преступления в 20 лет. На сайте «закона Меган» есть заявление: «Этот закон предназначен не для того, чтобы наказывать зарегистрированное лицо. Воспрещается использовать эту информацию для преследования или совершения преступлений любого рода против зарегистрированного лица».

Я простила своего бывшего любовника, несмотря на то что он избил и изнасиловал меня.

Я же, напротив, гнева не испытывала, несмотря на то что год за годом вереница психотерапевтов пыталась подвести меня к той точке, после прохождения которой, как они верили, я смогла бы начать исцеляться. Вместо этого я простила Джона, полагая, что прощение принесет мне покой. В конце 2013 года я послала ему электронное письмо после почти 10 лет молчания. Рассказала, что у меня все в порядке и я надеюсь, что у него тоже все хорошо. Написала, что в то время мы оба «делали лучшее, что могли сделать, с тем, что у нас было».

Джон прислал ответ. Писал, что был рад получить от меня весточку. Он хотел извиниться, писал он, но потерял мою контактную информацию. Еще писал, что очень хочет продолжить общение.

Я спросила подругу, что она об этом думает. «Может быть, он и заслуживает хорошей жизни, – ответила Мириам, – но он не заслуживает общения с тобой».

Этот обмен прощениями произошел до того, как началось мое PTSD – до кошмаров и бесконечных волн ужаса, до того, как я увидела человека, похожего на него, в объявлении ФБР. Оказывается, прощение – это не линейная перспектива. Как и исцеление. И то и другое вспыхивает и гаснет, как и мои симптомы шизоаффективного расстройства. Я пыталась контролировать эти «колебания», как называет их мой психиатр, но что вообще можно контролировать?

По-прежнему случаются ночи, когда я чувствую себя на лезвии ножа, когда ужас PTSD смешивается с обманчивостью нереальности. Он расползается по мне, как чернила по промокашке, и вот я уже непредсказуемо уязвима для всевозможных стимулов – трейлеров фильмов, которые бьют меня по самым больным местам, потрясают адреналином и втаскивают вымысел в мое ощущение реальности. В данный момент я иногда достойно справляюсь с задачей оберегать себя от этих пагубных обстоятельств. Просмотр кулинарного шоу «Лучший пекарь Британии» (The Great British Bake Off) – один из способов утихомирить мой ужас и не дать мне оторваться от того, что реально. У К. хорошо получается улавливать, когда нужно предложить пересмотреть старые серии; мы уютно сворачиваемся на диване, к нам двоим приваливается наша собака, и мы вместе выясняем, как приготовить достаточно плотный заварной крем. Я узнаю о том, как трудно ввести в рецепт плод пассифлоры или розовую воду, не испортив к чертовой матери всю эту клятую штуку. Постепенно мир склеивается в нечто, больше напоминающее реальность. Ужас маячит неподалеку, но он уже не ощетинивается при малейшей провокации. В этот момент я целую К. Ложусь в постель.

Через полгода после звонка в ФБР я сидела за обеденным столом и читала, а К. на кухне жарил яичницу. И вдруг он закричал, кляня на чем свет стоит ожог, вызванный, как я позднее узнала, расплескавшимся раскаленным маслом. Простой несчастный случай. Даже не задумываясь, я вскочила и побежала. Распахнула дверь ванной комнаты. Заперлась внутри, сжавшись в комок возле унитаза, лишь наполовину осознавая, что я делаю и что происходит. К. пришел в ванную, чтобы обработать ожог; когда дверь открылась, я протиснулась на четвереньках мимо него в спальню. Открыла шкаф в спальне, неосвещенный, заваленный нестиранной одеждой, и захлопнула за собой и эту дверь.

Я взяла с собой телефон туда, в непроглядно-черный шкаф в спальне, где пряталась и уже начинала плакать, и открыла электронное письмо Джона, которое читала и перечитывала заново: «Пожалуйста, мы сможем еще общаться? Спасибо! С любовью, Джон». Я не понимала, почему держу в руке его сообщение. Я искала что-то потерянное, что-то отнятое. Надеялась обрести безопасность или что-то похожее на нее. Он был где-то в