Неизвестен Автор - Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)

В воздух летят шапки, бескозырки, рукавицы. А лодка, грузно плюхнувшись в воду, уже покачивается на растревоженной темной глади.

Вслед за Курышевым и директором завода поднимаюсь на борт нашего первенца. Теперь, когда лодка на плаву, ноги уже совсем иначе, чем на стапеле,по-настоящему! - ощущают палубу. Открываем задраенный перед спуском рубочный люк, обходим с фонарями отсеки. Что ж, как будто все в порядке!..

А на берегу, у самой воды, краснофлотцы обнимаются с рабочими. Зазвучала любимая песня:

"И на Ти-хом о-ке-а-не свой за-кон-чи-ли по-ход!.."

С этой песней подводники ехали на Дальний Восток, не расстаются с нею и тут, привыкли считать, что она - как бы и про них. Но вот сейчас, должно быть, показалось, что в песне еще не все сказано, и чей-то звонкий голос вносит поправку:

- Не закончили на океане, а начинаем!

И снова объятия, радостные возгласы, счастливый смех.

* * *

Но до океана, до походов было пока далеко. Буксир отвел лодку к заводскому причалу в другом районе бухты. Недели через две рядом со "Щ-11" встала спущенная на воду "Щ-12". Сбоку поставили несколько барж с мачтообразными стойками, на которые натянули маскирующий лодки брезент.

На лодках предстояло установить еще много механизмов, а все смонтированное раньше отрегулировать, наладить, испытать. Между тем экипажам пора было всерьез заняться изучением наших "щук" - для всех незнакомых и значительно более сложных по устройству, чем "барсы". Однако не могло быть и речи о том, чтобы выключить моряков из дальнейшего производственного процесса.

Решили распределить время так: работе - день, учебе - вечер. Ввели жесткий, уплотненный распорядок.

Вернутся люди с заводского причала в казарму, поужинают, чуть-чуть отдохнут, и уже появляется в кубрике инженер-механик "Щ-11" Владимир Владимирович Филиппов с рулоном схем и чертежей.

Как заведено у подводников, устройство лодки изучалось и по чертежам, и в натуре. Каждый член экипажа должен был все на корабле ощупать собственными руками, зарисовать расположение всех цистерн, все изгибы водяных, воздушных и прочих магистралей, зрительно запомнить место любого кингстона, клапана. Увлекались этим так, что готовы были хоть всю ночь ползать по отсекам, выясняя, что к чему в корабельном хозяйстве.

Иногда, видя, как утомлены люди, хотя и стараются не показать этого, я объявлял:

- Сегодня учебу кончим досрочно. И немедленно спать! Боцману считать всех арестованными при кубрике до утра.

Шутка ведь тоже способна снять частицу усталости.

В дивизионе я был командиром и комиссаром. На лодках эти должности уже не совмещались, и на каждую из четырех "щук" назначили военкома. На "Щ-11" им стал Василий Осипович Филиппов, однофамилец инженера-механика, мобилизованный на флот парторганизацией Путиловского (ныне Кировского) завода.

Василий Осипович был типичным рабочим-большевиком, сформировавшимся в первые послеоктябрьские годы. Он твердо знал, что партия может в любой момент поручить ему любое дело и он обязан с ним справиться. Простой и скромный, бесконечно далекий от того, чтобы искать в службе какую-либо личную выгоду, Филиппов меньше всего интересовался такими вещами, как, например, повышение в должности, и прослужил на лодке много лет (впоследствии он был секретарем парткомиссии Кронштадтской крепости).

Комиссар "Щ-11" не любил излишней официальности в отношениях, не в его правилах было также опекать или в чем-то подменять партийного секретаря, комсорга. Но Филиппов удивительно тонко чувствовал, когда ему необходимо самому заняться каким-нибудь членом экипажа. Причем умел и вразумить и предостеречь кого следует без специальных вызовов к себе, поговорив о серьезном будто невзначай и порой в самом неожиданном месте.

Бывало, делится потом:

- Припек я нынче этого парня... Думаю, теперь все понял.

- Когда же ты успел, Василий Осипович, с ним потолковать?

- Да в курилке. Никого там больше не было, не мешали...

Доходить до души и сердца каждого важно было не только потому, что совмещение работы и учебы требовало от всех огромного напряжения сил. Следовало помнить и об обстановке за стенами казарм - совсем не такой, как в Ленинграде.

В 1932 году страна отметила 15-летие Октября. Но из Приморья лишь десять лет назад выгнали интервентов и белых, и эта разница в сроках утверждения нового строя давала о себе знать.

Мы застали Владивосток каким-то двуликим: наше, советское, соседствовало здесь с наследием азиатского порта далекой российской окраины, где в те годы осело немало всякой грязи и дряни. Город не успел еще очиститься от трущоб. В частных парикмахерских посетителям запросто предлагали контрабандные наркотики. Случались нападения на патрули и часовых. Было достаточно оснований полагать, что во Владивостоке действуют не только уголовные элементы, но и шпионы, агенты империалистических разведок.

Все это заставляло быть начеку, добиваться, чтобы бдительность, настороженность вошли у людей в привычку.

Месяцы ударной работы и учебы спаяли личный состав. Краснофлотцы и старшины с разных морей знакомились в обстановке, когда они быстро могли по-настоящему узнать друг друга, приобрести ту уверенность в товарище, которая так нужна в море, но иногда появляется лишь после того, как люди долго вместе послужат. Убежден, что уже тогда, во время достройки первых лодок, закладывались основы тех признанных успехов в боевой подготовке, которых достигли подводники Тихого океана в недалеком будущем.

К весне лодки дивизиона, особенно две первые, имели экипажи, сплоченные настолько, насколько это вообще возможно на кораблях, еще не начавших плавать.

* * *

Стоит закрыть глаза, и опять вижу береговой кубрик нашей "Щ-11"...

Койки моряков одной специальности - по соседству. Вот уголок торпедистов. Старшиной группы у них балтиец Константин Рычков. Это веселый, улыбчивый человек, который, правда, может и вспылить, но уж никакие служебные неприятности на подчиненных не переложит - считает, что они касаются только его. А горячий темперамент старшины как бы уравновешивается неизменным спокойствием его ближайшего помощника - командира отделения Петра Третьякова, тоже приехавшего с Балтики, а вообще потомственного моряка из Архангельска.

Рычков с Третьяковым усердно обучали молодых торпедистов - застенчивого деревенского паренька Михаила Липилина и москвича Александра Вьюгина, рабочего-лакировщика по гражданской специальности. Что оба отлично освоят торпедное дело, сомневаться не приходилось. А вот угадать, что Вьюгин станет после службы ученым-физиком, было, пожалуй, трудно. Теперь он в Дубне, в институте ядерных исследований.