Страх над Невой. Убийцы Санкт-Петербурга второй половины XIX века – начала XX века - Иван Дмитриевич Путилин

Удар застал его спящим, потому что подушка и белье были намочены кровью. Но потом, вероятно, он соскочил с постели, а второй и третий удары настигли его, когда он был посредине гостиной. Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на полу, отчего вокруг него на далеком расстоянии, словно кругом по циркулю, были разбросаны кровь и мозги… а лицо мальчика было «покойно».

И наконец, мы вошли в спальню жены майора и там нашли мирно лежащую, как и сам майор, маленькую полную женщину. Вся кровать и весь пол были залиты кровью. Голова ее была также проломлена.

Чем?

Мой Юдзелевич тут же в гостиной, на стуле, нашел и орудие преступления. Это был обыкновенный гладильный утюг, снятый с полки, весом фунта четыре. Острый конец его был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос.

Итак, четыре жертвы: муж и жена, девушка-горничная и мальчик-кадет.

Я имел обыкновение производить осмотр всегда, так сказать, концентрическими кругами.

Сперва общий, потом второй, третий и т. д., доходя постепенно до каждой мелочи, и могу сказать, что от моего внимания обыкновенно не ускользал даже пустяк. Впрочем, в нашем деле пустяков нет.

Итак, произведя первый осмотр, я стал обходить комнаты снова.

Убийство, несомненно, было произведено с целью грабежа.

Ящики стола в кабинете майора были выдвинуты и перерыты, ящики комода у жены майора — тоже, буфет в столовой, горка в гостиной и, наконец, сундук и гардероб — все было раскрыто настежь и носило следы расхищения.

Картина убийства выяснялась. Сперва был убит сам, тем более что он находился в стороне; за ним — сама, кадет и, наконец, горничная.

Но одно обстоятельство меня приводило в недоумение.

Судя по утюгу, убийца должен был быть один, но как он мог решиться один на убийство четверых? Мне казалось это невозможным, и я решил, что действовали непременно два или три человека.

Как вошли и как скрылись преступники?

Двери в кухню оказались запертыми на крючок, парадная дверь — на ключ, но, когда я стал искать этот ключ, его не оказалось. И мне опять представилось, что убийцы, как свои, вошли в квартиру, а когда совершили убийство, то ушли через парадную дверь, заперев ее на ключ, который унесли с собой.

Осматривая кухню вторично, я в углу за плитой нашел следы тщательного омовенья. Грязная, кровавая вода была слита в ведро; тут же валялась скатерть, которой убийцы потом вытирались; в тазу была мыльная вода уже без крови.

Тем временем приехали судебные власти. Мы повторили осмотр, доктор занялся трупами, а мы начали снимать тут же допросы, а мой Юдзелевич втерся в толпу и толкался то во дворе, то на улице, прислушиваясь к разговорам и пересудам.

В такие моменты все сколько-нибудь знавшие жертв преступления бессознательно превращаются в следователей и агентов. Только все выводы и заключения они делают на основании личных, едва уловимых признаков или даже предчувствий и снов. В этих предположениях, заключениях часто много нелепого и смешного, но случается, что вдруг мелькнет такое указание, которое разом осветит все дело или наведет на верный след.

Итак, мы начали допрос.

На основании показаний домохозяина, прачки и отчасти дворника жизнь майора воспроизводилась с полной подробностью.

Он был шестой год в отставке. Три года, как их сын учился в корпусе и приходил домой накануне праздников, а уходил или вечером в праздник, или на другой день рано утром. Пять лет, как дочь их вышла замуж и живет в Ковне.

Майор с женой вели замкнутую и совершенно спокойную жизнь. Они вставали в 7 или в 8 часов и пили чай. Потом она хлопотала по хозяйству, а он читал газету и шел гулять, в два часа они обедали; после обеда спали; потом пили чай, и она занималась вязанием, шитьем, штопаньем, а он курил трубку и раскладывал пасьянс. В 9 часов вечера они ужинали и расходились спать.

Писать дочери письма было главным событием. Майор готовился к этому целый день, другой день писал письмо, потом перечитывал его с женой и, наконец, сам нес на почту.

В гости к ним почти никто не ходил, и они тоже, и только домохозяин доставлял майору большое удовольствие, когда спускался к нему поиграть в шашки и послушать его рассказы о Севастополе.

Жили они бережливо, но не скупо, имели всего вдоволь, и домохозяин, указав на опустошенную горку, сказал, что в ней стояли чарки и стопки, лежало столовое серебро, много золотых иностранных монет, ордена и три пары золотых часов.

Держали они двух прислуг, но в последние дни за грубость рассчитали кухарку Анфису, которая была женой раньше служившего в этом доме в дворниках крестьянина Петрова.

Водовоз показал, что поставлял воду в течение пяти лет. Всегда к шести часам, и никогда не было такого, чтобы в это время прислуга спала.

Что касается прачки, она объяснила, что, пользуясь праздником, хотела узнать у барыни, когда она прикажет ей прийти на стирку.

Дворник произвел на меня почему-то сразу неприятное впечатление — рябой, скуластый, с пестрыми прищуренными глазами, с ленивыми движениями и глуповатым лицом, он показался мне продувной бестией. Служил он у Степанова второй год. Я прежде всего стал спрашивать о домовых порядках.

— Порядки обыкновенные, — отвечал он. — Зимой в восемь, а летом в десять часов запираю ворота и калитку, и все. Когда назначают, дежурю.

— В эту ночь ты был дежурным?

Он замялся, а потом нехотя ответил:

— Был.

— И калитку запер в десять часов?

— Так точно.

— И никто тебя не беспокоил и никого ты не видал?

— Никого.

— Днем уходил куда-нибудь?

— Никуда.

— И у майора никого не было?

— Никого.

— Другого выхода со двора, кроме ворот, нет?

— Нет. Кругом забор.

На этом и окончился первый допрос.

К этому времени доктор составил акт осмотра. Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же орудием. Вернее всего, найденным утюгом. Майору нанесены два удара, жене его тоже два, мальчику — три, а горничной девушке — пять, из которых каждый был смертелен.

И мы уехали, причем первое дознание было целиком предоставлено мне.

Впечатление в городе от этого преступления было ужасное. Куда ни обернешься, к каким речам ни прислушаешься, везде только и слышишь об «убийстве в Гусевом переулке».

Гусев переулок опустел. Все жившие в нем в каком-то паническом страхе поспешили оставить свои дома и квартиры. Сам Степанов тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску с надписью: «Сие место продается».