Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

Египетский обелиск на площади Согласия. Моя же мечта – жить вблизи башни Эйфеля, тогда всегда легко найти дом.

Радио здесь, видимо, не свободно, очень мало антенн и магазинов. В Германии же всюду радио.

Мой глаз всё видит здесь, много вещей всюду видит.

Я брожу с Поляковым, он всё мне показывает и удивляется, что я везде вижу что-нибудь. По воскресеньям он будет меня таскать по мастерским и заводам.

Работы по выставке вагон, теперь нужно составить эскизы на оборудование комнат совместно с Поляковым (ибо Мельников хочет и не может, ему всё сделал Поляков), а затем начать развеску.

Текстиля рисунков Любови Поповой 60, а твоих 4. Ну, ничего.

Ем я много, скажи матери. В 8 утра подают две больших чашки кофе с двумя булками с маслом – за 3 франка. В 12 или 1 завтракаю в ресторане так: зелень, бифштекс, сладкое и ½ бутылки вина. В 6 ч. или 7 – обед. Вечером пишу вам и ложусь в 12 спать, ибо здесь рано встают.

Я стал совсем западником. Каждый день бреюсь, всё время моюсь.

Боюсь одного, что скоро будет жара. Как здесь ходят летом? Неужели в воротничках? Теперь воротничков у меня 12 штук и два галстука. Без этого всего здесь просто нельзя. И то я чувствую, что я еще всё не такой, как все, а здесь нужно быть, как все.

Целую всех и ложусь спать

Париж

2 апреля 1925 г.

Милая, дорогая Муличка!

Пока, кроме попутных мелочей, ничего не вижу. Работаем и всё еще не начали строить. Хотели вчера дать делать эскизы комнат кинопостановки, но, прочитав сценарий, я отказался – такая пошлость и мерзость. Начинает брать тоска. И – наверно, так, а не иначе, – всё оттого, что всё это чужое и легкое, как будто из бумаги, а работают и делают много хороших вещей, но зачем? Наверно, здесь всюду можно работать, но зачем это? Носить шляпу и воротнички, и ты, как и все, и не иначе… И вот я думаю скорей всё устроить, заработать, купить и – какое счастье – приближаться к Москве. Отсюда она такая дорогая.

Сижу, смотрю в окно и вижу синее небо и эти жидкие, чужие, ненастоящие дома, вылезшие из плохих кинокартин. Эти стаи авто на гладких улицах, эти обтянутые женщины и шляпы и бесконечные биде.

…Как бы хотелось в несколько часов прилететь в Москву на юнкерсе.

Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада, почему они его тоже любят и хочется им бежать из этого шумливого, бумажного Парижа на Восток. Да потому, что там всё такое настоящее и простое.

Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей, беспомощный и хилый.

…Я не люблю и не верю всему здесь и даже не могу его ненавидеть. Он так похож на старого художника, у которого хорошо сделаны золотые зубы и искусственная нога. Вот он, Париж, которым я не увлекался раньше, но который я уважал.

Странно, что все работают и что всё идет хорошо, так, как бы хотелось, чтобы шло у нас. Но где цель этого всего? Что будет дальше? А зачем? И, верно, тогда и правильно: лучше ехать в Китай и там, лежа, грезить неизвестно о чем. Гибель Европы, – нет, она не погибнет. Что она сделала, всё пойдет в дело, только нужно всё вымыть, вычистить и поставить цель. Не для женщин же всё это делается.

Я хожу в шляпе, как идиот, и на меня перестали обращать внимание. Моюсь я здесь без конца, потому что вода в комнате и горячая и холодная.

Сейчас девять часов. Ходил обедать так: паршивый суп, мясо, картофель и пирожное и полбутылки вина; стоит всё это 80 коп.

…Завтра весь день работа, ночевать буду в Иньере у Фидлера. Фидлер – это который работал в ИЗО, в архитектурном отделе с Жолтовским, я у него пью с удовольствием чай, Фидлер страдает, что нет самовара. Узнай, сколько будет стоить послать в ящике сюда, а я узнаю, какой будет здесь налог. Мне хочется ему подарить самовар, так как он много помог мне в чертежах.

Певзнер говорил сегодня, что меня хочет видеть Пикассо очень и Эренбург, я сказал, что через несколько дней.

Есть очень маленькие киноаппараты любительские. Видел корреспондентский аппарат, пятиметровый «Септ», но не знаю еще, что стоит. Вообще, французы деньги любят.

Я пишу очень сумбурно, потому что всего не расскажешь и впечатления очень разные.

Спроси Володю, когда думает приехать. Как Брик? Как мать? Сколько весит Мулька? Открыли ли балкон?

Я хочу пойти с тобой в загс и записаться![138] Милая! Сейчас около 12, буду ложиться спать, никто не придет поцеловать, апельсины положил у кровати. Вместо чаю пью воду. Ну, мой котик, спокойной ночи, целую глазки. Не плачь, все поцелуи верну с процентами.

Твой Шмулька

Милая Мулька!

Получил вчера, придя из мастерской, в 1 ч. ночи, твое письмо. Очень был рад. Я еще ни с кем не познакомился, т. к. еще не налажена работа по выставке.

Париж

5 апреля 1925 г.

…Вчера обедал в простом совсем ресторане, впечатления, как в кино, и буфетчик в жилете толстый с засученными рукавами, и публика а-ля апаш. Интересно, что француженки очень мало красятся и не очень шикарно одеваются, многие совсем некрашеные. Это наши, приезжая, перефранцузят…

Никаких синих и фиолетовых пудр нет. Если кто так и пудрится, то это всё единицы. Пока, кроме встреченных разных металлических конструкций, на улицах нигде ничего не видел, а этого всюду много интересного. Очень бестолково у нас с выставкой, пишутся без конца телеграммы, Мориц нервничает, за всё хватается, пьет фосфор, и дело не двигается с места. Все письма, телеграммы, разговоры. Он за всё ответственен и ни за что не отвечает. Без него денег нельзя получить, а он деньги никому не выдает.

Сегодня воскресенье. Еду опять в Аньер дорабатывать чертежи стен и комнат в Гран-Пале.

…Ничего интересного нет, что я одет в эти идиотские костюмы, чувствую я в них себя отвратительно. И вообще, нужно ехать смотреть Америку, а не этот бабий Париж.

Выставку эту самую и смотреть, наверно, нечего; понастроили таких павильонов, что издали и то смотреть противно, а вблизи один ужас. Наша была прямо гениальной. Вообще, в смысле художественного вкуса Париж – провинция в архитектуре. Мосты, лифты, передвижные лестницы – вот