К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

был уложен 5 июня; 26 июня все уже было готово для «банкета» (вместо стола на веранду затащили заготовленный ящик для мусора). Был, конечно, и Я. Рохлин с супругой. Только сели за стол, как бригадир с силой хлопнул меня по плечу: «Мы же забыли тебе уборную сколотить...» Но через 20 минут пир все же начался, ребята свое дело знали хорошо.

Вскоре мои плотники захмелели и по деревенской традиции запели. Пели дружно, но плохо. Я опасался, что влетит нам от соседей, и прежде всего от Панферова; но он сам был не из аристократов, так что все кончилось благополучно. База для укрепления здоровья и занятий шахматами была построена...

Три года пронеслись незаметно, и надо было снова играть в шахматы; уже определился соперник в матче на первенство мира — молодой Давид Бронштейн.

К тому времени действовали только что утвержденные правила соревнований на первенство мира. Зимой 1949 года я опубликовал проект этих правил. Предварительно было изучено все, что было опубликовано по этому вопросу ранее. Составляя проект, я тщательно следил за тем, чтобы оба противника в матче имели равные права. Чемпион имел одно преимущество — в случае ничейного исхода матча он сохранял свое звание; чтобы стать чемпионом, претендент обязан был превзойти своего противника (выиграть матч).

В июле 1949 года на конгрессе в Париже отмечалось 25-летие ФИДЕ. Руководителем советской делегации был Д. Постников. У него и В. Рагозина хлопот было много, и вопросы, связанные с правилами первенства мира, были переданы мне. Президент А. Рюб (Голландия) после пребывания на своем посту со дня основания ФИДЕ уходил в отставку. Он был против принятия правил на этом конгрессе (не хотел омрачать конгресс дискуссиями), но наконец снял свои возражения. Будущий президент Ф. Рогард (Швеция) тоже не стал возражать — ему нужна была поддержка советского делегата. Была образована комиссия под председательством Рогарда, которая должна была рекомендовать генеральной ассамблее проект правил.

Комиссия быстро пришла к единому мнению, но в одном вопросе Рогард уперся, и было решено это разногласие вынести на обсуждение делегатов. Рогард зачитывает по пунктам составленный им на французском языке свой проект, а я при содействии переводчика слежу за докладом по русскому варианту проекта.

Молоденький и весьма симпатичный переводчик — сын русских эмигрантов — превосходно знал и русский и французский (в семье говорили по-русски). Когда дело дошло до спорного пункта, я, естественно, хотел потребовать слова — ведь Рогард докладывал на ассамблее свой вариант.

«Не надо, все в порядке: во французском варианте изложено так, как вы предлагали», — разъясняет мой коллега. «Не может быть!» — «Но это точно...»

Тут Рогард отклоняется от текста и разъясняет пункт так, как он предлагал его на заседании комиссии. Мой переводчик протестует и указывает, что это не соответствует письменному тексту доклада комиссии.

Рогард краснеет от гнева и повышает голос на молодого человека. «Простите, — говорит тот, — если бы вы хотели написать то, что вы говорите, в этом французском слове должно было бы стоять не аксанграф, а аксан-тегю».

Рогард остолбенел — шведа подвело недостаточное знание французского. Воздадим должное будущему президенту — он поднял руки в знак капитуляции, а затем обменялся рукопожатием с нашим переводчиком; этот пункт правил был принят в моей редакции!

Старый президент также был доволен, все прошло мирно, и делегаты на память преподнесли ему часы...

Жили мы на бульваре Сюше. Жара стояла необычайная, и спасались мы с Рагозиным от нее в Булонском лесу. Решили съездить в Версаль; бродим по парку — нет сил, очень жарко. Едет мимо извозчик — единственный в парке, лишь ему было разрешено представлять в Версале общественный транспорт.

«Вот бы прокатиться», — говорю мечтательно...

Слава тут же делает знак, извозчик останавливается, мой товарищ разваливается на сиденье:

«Миша, вы меня пригласили? Катайте!»

Разорил меня Слава! Но хорошего настроения (справедливые правила-то были приняты) он мне не испортил.

К матчу на первенство мира готовились с Рагозиным уже на Николиной горе. Ходили на лыжах, анализировали, но — непростительная самонадеянность — маловато сыграли тренировочных партий.. Бронштейна я недооценил, а может быть, недооценил опасности, которые были связаны с трехлетним отрывом от шахмат.

Как всегда, перед подготовкой стал я собирать литературу — за три года шахматного бездействия опубликованных материалов накопилось немало. Узнал, что зарубежные журналы и книги, которые поступали в Комитет физкультуры, хранятся в библиотеке института физкультуры, но на дом их не выдают. Отправился к председателю комитета Аполлонову на прием и попросил дать распоряжение в библиотеку.

Аполлонов долго молчал, а затем спросил:

«А как раньше вы готовились? Изучали литературу?» «Конечно, Аркадий Николаевич, изучал обязательно». «Так зачем же вам снова изучать?»

Я обомлел от изумления — такая мудрая мысль мне в голову не приходила! А ларчик просто открывался: и Бронштейн, и Аполлонов были в одном спортивном обществе... Достал я журналы и без Аполлонова.

Бронштейн, несомненно, тогда был силен, но талант его отличался своеобразием. Он хорошо вел сложную фигурную игру, весьма удачно располагал фигуры из общих соображений. В миттельшпиле он был поэтому опасен. Но там, где требовалась точность анализа, где надо было искать исключение из правил, Бронштейн был слабее. Точность анализа нужна в эндшпиле, там шахматист не имеет права ошибаться, так же как и сапер. Будь Бронштейн силен и в эндшпиле, я, конечно, проиграл бы ему матч. Кроме того, мне на пользу были человеческие и спортивные недостатки претендента — стремление к чудачеству, позерство, наивность в спортивной тактике и пр.

Первые четыре партии не без приключений закончились вничью. Пятую я с треском проиграл. Шестая после напряженной борьбы была отложена в лучшем для моего противника эндшпиле.

При анализе неоценимую помощь оказал Слава Рагозин. Он предложил жертвой слона активизировать короля черных — я хорошо отработал идею, и при доигрывании все шло как по маслу. На 56-м ходу кончился контроль, и в явно ничейной позиции пора было заключить мир. Но, имея лишнюю фигуру, Бронштейн решил еще «поиграть», сделал неудачный ход и после ответа черных капитулировал. Это был первый (но далеко не последний) равный эндшпиль, который мне удалось выиграть в матче.

Было два свободных от игры дня, я попросил в Комитете физкультуры машину и поехал с дочкой на дачу. Довезли нас -только до Москвы-реки — началось половодье. Переправились на лодочке на левый берег, а дальше пешком.

В день игры рано утром узнаю, что пошел можайский лед (тогда еще не было плотины у Можайска) и Николина гора отрезана