Нежные страсти в российской истории. Любовные треугольники, романтические приключения, бурные романы, счастливые встречи и мрачные трагедии - Сергей Евгеньевич Глезеров

на пятнадцать лет. Выпускник Императорского Александровского лицея, затем — Московского университета, служил чиновником МИД. До начала Первой мировой — первый секретарь русского посольства в Вене.

С. Бобринская — участница Киевского автопробега 1910 г.

Весной 1919 года княгиня Волконская смогла выбраться из Советской России в Финляндию. Муж остался в Петрограде, поскольку не мог оставить престарелую мать. «Я в Финляндии. Позади Россия — Советская Россия. Впереди свободная страна, спокойная жизнь, нормальные люди… Но сердце не поет от радости. На душе камень. П.П. остался по ту сторону границы», — вспоминала княгиня.

«Смотрю на волны Финского залива. По вечерам видны огни Кронштадта. Как близко до Петрограда. Думаю о белом домике на Фурштатской. Что-то они там теперь делают? Из-за этого дома, со всем находившимся в нем имуществом, belle-mere (речь идет о матери Петра Петровича. — Ред.) не согласилась воспользоваться заграничным паспортом: уехать — это значило оставить все на разграбление. Ради матери, старой и глухой, остался и П.П. “Пойми же, что я не могу покинуть здесь мою старую больную мать, одну в доме с прислугою”, — говорил он мне…»

Волконская отправилась в Британию, где близ Лондона жила ее дочь с бабушкой: они эвакуировались из Крыма на английском броненосце. Теперь оставалось вытащить мужа из «советского рая».

«Конечно, все мне говорили, что это безумие: думать о том, чтобы в настоящее время возвращаться в Россию — для этого надо быть сумасшедшей. Доказывали, что, во-первых, это мне никогда не удастся: граница сейчас закрыта, всякие сношения с Россией порваны. А в случае удачи — что я могу там сделать, чем смогу помочь?» — вспоминала княгиня.

Дочь С. Бобринской — С.П. Долгорукова. Фото начала 1910-х гг.

Лето 1919 года. Софии Волконской — тридцать два года. В Стокгольме она получила известие об аресте мужа. «Этим отметаются последние сомнения относительно необходимости моей поездки в Россию: без посторонней помощи выбраться из большевицкой (так в оригинале. — Ред.) тюрьмы немыслимо», — вспоминала княгиня.

В Гельсингфорсе она разыскала нескольких «специалистов», переправлявших нелегально через границу. «За деньгами дело не стало, трудности или опасности в расчет не принимаются. Ответы получаю уклончивые: сейчас исключительно трудный момент, надзор за границей весьма усилен, даже курьеры разведки временно не ходят», — рассказывала Волконская.

Она обратилась даже к генералу Юденичу. Тот любезно принял, внимательно выслушал, важно поглаживая длинные усы, обещал сделать «все от него зависящее». Увы, никаких результатов.

Лили Демидова, которую Волконская знала с детства, устроила встречу с Маннергеймом. «Диктатор Финляндии — его слово здесь закон, — вспоминала княгиня. — Генерал принимает отменно любезно, долго с нами беседует, обещает разузнать насчет границы. Мое настроение сразу подымается. Увы! ненадолго. Через несколько дней получаю ответ: “Переход границы в настоящее время невозможен; обождите несколько недель, быть может, положение изменится”…

Что же мне теперь делать? Уж если диктатор не помог, у кого еще искать поддержки? Из подсознания выплывают все когда-либо слышанные рассказы об ужасах, творящихся в Чека. Пока я тут бездействую, П.П. казнят, пытают, расстреливают… Я лежу на полу и реву, до крови искусав себе пальцы. Курю папиросу за папиросой, до тошноты, до головокружения. Но от этого не легче».

Тем временем Юденич со свитой перебрался в Ревель. Волконская отправилась туда же. Но и там повторилось прежнее: «…то ожидавшийся курьер не пришел, то на границе не спокойно и надо дать волнению улечься, то необходимо дождаться получения каких-то важных сведений».

Возникла афера: притвориться коммунисткой. В Ревеле через знакомства удалось за большие деньги купить настоящий членский билет, выданный Центральным комитетом Эстонской коммунистической партии. С таким документом в Советской России можно чувствовать себя достаточно уверенно. Уже условились о дне и часе переправы через Псковское озеро на советскую сторону. Но за несколько дней до предполагавшейся операции началось наступление белой армии Юденича на Петроград.

«Мы ликовали, — вспоминала княгиня. — В конечном успехе никто не сомневался. Не сегодня-завтра Петроград будет взят… Были, вероятно, трезвые голоса — мы их не слыхали… Смущала только мысль о возможности последних эксцессов, знаменитая угроза Троцкого “хлопнуть дверью”. Старалась об этом не думать».

Вслед за армией Юденича княгиня добралась до Гатчины. Был уже конец октября 1919 года — момент краткого успеха белых. Вскоре началась спешная эвакуация Гатчины, более похожая на паническое бегство. Осталось одно: дождаться красных, смешаться с местными жителями и уже таким образом добраться до Петрограда. Легенда такая: мол, гостила у тетки в Гатчине, неожиданно нагрянули белые, так что и бежать не поспела, теперь возвращаюсь домой.

«Странно, до чего повязанный на голову на место шляпы платок может изменить весь внешний облик. Этому способствует и мешок за спиной с небольшим запасом провизии, зубной щеткой да кусочком мыла… Не то поповна, не то сельская учительница. Сойдет. Выступаю рано: впереди сорок две версты», — вспоминала княгиня.

Путь был смертельно опасный, жители были смертельно напуганы. «Чувствую, нету моих сил, не дойти мне. Как быть? В поле ночевать — замерзнешь, да и страшно очень. Стучусь по дороге в один дом, в другой: “Пустите переночевать. Заплачу как следует, не поскуплюсь”. Какое там, и слушать не хотят: “Проходи себе, матушка, с Богом. Не такое теперь время — чужих в дом пускать”. И дверь захлопывается перед носом».

И вот — холодный, угрюмый Петроград, где опасность разоблачения подстерегает на каждом шагу. «Вспоминаю сказку Андерсена про Русалку, которая по лезвиям ножей шагала к своему принцу. В ее время, как и сейчас, не было ни трамваев, ни извозчиков…», — вспоминала Волконская. Она добралась до «белого домика» на Фурштатской, который покинула каких-то полгода назад. Стекла, слава богу, не выбиты, лишь чуть потускнели, да ручка у дверей не блестит, как прежде. Старый дворецкий что-то делал возле ворот.

«Здравствуйте, Иван Адамович». Тот с недоумением обернулся. «Не узнаете?!» — «Ваша светлость!» — изумился дворецкий. «Что князь?» — «Петр Петрович в Москве», — понизил голос старик.

Оказалось, что Волконского держат в Москве — в концентрационном лагере для врагов советской власти, устроенном в бывшем Ивановском монастыре. Арестовали его еще в июле в помещении Датского Красного Креста в Петрограде, куда он зашел за какой-то справкой. А там оказалась ловушка… Посетовал дворецкий и на то, что в «белом домике» на Фурштатской теперь красный башкирский штаб: «Мебель переломали, портретам глаза выкололи, библиотеку пустили под цигарки…»

Итак, Волконской предстояла поездка в Москву. Но как? Без документов, нелегально? Помогла давняя знакомая — актриса Марианна Зарнекау. Она отвела Волконскую к Максиму Горькому. «Меня