Девушка из Кашина - Г. Астафьев

свою Машку? Перейду, думаю. В первую ночь мы не могли пройти. На подходе к линии немцы нас обнаружили и обстреляли. Мы попробовали перейти в более глухом месте. Пришлось вернуться и дневать в лесу. Я поспорила с ребятами, доказывая, что немцы ждут нас на лесных, глухих местах, а на открытых переездах их нет. Они все же решили идти местами, более им знакомыми. С наступлением темноты мы вышли в поход. Дошли до дороги, ведущей на переезд. Тут я и распрощалась со своими спутниками, пожелав им счастливого пути. Выждала около часа, а затем осторожно, взяв Машку за повод, подошла к линии. Все было тихо. Немцы, по обыкновению, изредка постреливали, но это было как раз то, что мне нужно. Это значило, что на линии все спокойно. Сев в седло, я пустила лошадь с места в галоп и буквально через полминуты была уже на другой стороне полотна. Когда я, не замедляя аллюра, мчалась через шоссе, то услышала сзади себя крики, а затем и выстрелы. Но я уже въезжала в лес, и пули рвались где-то сзади и выше. Так вот я и добралась. Разрешите убрать коня, товарищ комбриг?　

Николай Васильевич покачал головой и говорит:　

— Вот ты какая молодец!　

Он приказал ординарцу убрать коня Ины, но она сказала, что сделает это сама.　

Пришлось отпустить. Через полчаса, за обедом, она изложила нам обстановку в районе своего отряда и планы на ближайшее время.　

Несколько раз Ина выезжала на аэродром, но наши самолеты в это время не летали. Она ходила в разведку и участвовала в рельсовой войне на железной дороге Новосокольники — Идрица.　

28 сентября крупный карательный отряд противника при трех пушках, нескольких батальонных минометах и большом количестве станковых пулеметов напал на расположение нашей бригады. Снаряды рвались вокруг нас, но люди вели себя мужественно. Я наблюдал за Иной. На лице ее не было ни замешательства, ни страха, она была совершенно спокойна. Приготовив автомат, она внимательно следила за лежащей впереди нее лощиной да изредка посматривала назад, в лес, где были привязаны наши кони.　

На следующий день Ина, между прочим, рассказала мне о поведении моей лошади, которая ложилась, как только начиналась артиллерийская стрельба.　

— Вот видишь, — ответил я, — даже лошадь понимает, что нет никакого смысла напрасно рисковать, а многие из вас, и ты в том числе, даже бравируют тем, что не ложатся и не укрываются при обстреле. Нужно ли это? Подумай.　

Ина как будто согласилась со мной, но в то же время старалась доказать, что в некоторых случаях такое поведение может быть оправдано, особенно когда нужно подбодрить других бойцов.　

Однажды наш отряд вел перестрелку с карателями в районе деревни Курилово Идрицкого района. Мы уточняли расположение противника, и я поднялся на лесную высотку, поросшую несколькими высокими соснами. Ина не отставала от меня ни на шаг. Ей очень хотелось своими глазами выследить противника, и она все время пыталась привстать, чтобы лучше видеть. Я запретил ей это делать. Так мы наблюдали некоторое время. Метрах в четырехстах от нас я заметил несколько солдат противника и сказал об этом Ине, лежавшей позади меня. Ей захотелось посмотреть самой, и она поднялась, стала около сосны. Через минуту вокруг нас защелкали разрывные пули, осколком которых мне оцарапало палец. Пришлось прекратить наблюдение.　

Сходя с сопки, я шутя попенял Ине, что из-за нее я «пролил кровь». Она вначале пыталась спорить, что это произошло случайно. Через несколько дней, будучи снова в том же районе, она проверила, как видна сопка с места, где был противник. В тот же вечер, вернувшись ко мне, Ина честно призналась в том, что была не права.　

Вообще, характерной чертой Ины всегда было искреннее признание своих ошибок. Помню, как-то еще до войны Ина поссорилась с матерью и, хлопнув дверью, ушла из дому. Прошло минут пять. Ина возвратилась и со слезами попросила у мамы прощения, признавшись, что была не права, и не ушла до тех пор, пока не убедилась, что мать простила ее.

Так было всегда: Ина всеми силами доказывала и защищала свою правоту, но если осознавала свою ошибку, то тут же находила в себе мужество в этом признаться.　

В последних числах сентября к нам пришли связные из соседнего отряда за взрывчаткой. Ина попросила отпустить ее с ними, чтобы забрать свои теплые вещи. Вначале я не соглашался, но она так упрашивала, что у меня не хватило духу отказать ей. Она обещала через девять — двенадцать дней вернуться обратно и 5 октября ушла от меня из деревни Горбачево Россонского района в северную часть Идрицкого района.　

Я проводил ее за деревню. Ина шла, держась за мое стремя, и все время просила меня не беспокоиться за нее.　

Мы попрощались. Я долго смотрел ей вслед. Ина поминутно оборачивалась и махала мне рукой. С этим жестом она и скрылась за поворотом дороги в лесу. Так видел я свою Иночку в последний раз.　

Возвратиться она уже не смогла. Началось наступление Красной Армии на нашем участке, и вскоре новая линия фронта разъединила нас навсегда. 12 ноября я был ранен и эвакуирован в госпиталь, а Ина осталась в отряде.　

О последнем периоде жизни Ины я знаю только по рассказам ее товарищей и друзей.　

Тяжелые дни пришлось пережить им зимой 1944 года. Линия фронта отодвигалась на запад. В тылу противника стало «тесно». Отряд действовал в ближайших к линии фронта местах. Но противник или выжег населенные пункты в районе действий отряда, или занял их крупными гарнизонами. Пришлось уйти в лес. Экспедиции против партизан следовали одна за другой. Лесные лагеря стали подвергаться частым налетам крупных вражеских сил, и партизаны были вынуждены часто переходить с места на место. Не было времени устраивать более или менее благоустроенные лагеря. Довольствовались наспех вырытыми землянками, а нередко жили и под открытым небом.　

Подруги Ины рассказывают, что она никогда не унывала и старалась всячески поддерживать бодрость товарищей. Часто заводила разговоры о будущем. Говорила:　

— Ничего, девушки, вот скоро наши погонят немцев с фронта, мы поможем им с тыла — и заживем на славу. Поедем в Москву, побываем в театрах, кино, музеях.　

И Ина принималась рассказывать о Москве, о театрах, о Третьяковской галерее. Строила увлекательные планы, заражала всех уверенностью, бодростью и весельем.　

По рассказам ее товарищей, перед моим взором возникают целые картины. Вот Ина в желтом полушубке и шапочке сидит на пне. Прутиком чертит что-то на снегу, разговаривая