Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

далеки и от искусства, и от государственных интересов. Они воспользовались сложным переходным периодом, чтобы приватизировать тысячи квадратных метров здания ВХПО. «Великая утопия», уже большей частью собранная в наших запасниках на Профсоюзной, стала заложником вполне личных интересов: чтобы добиться разрешения на приватизацию, заинтересованные лица шантажировали Министерство культуры срывом выставки. Тем не менее мы с Инной Балаховской и многими другими коллегами продолжали трудиться днем и ночью, чтобы выставка состоялась.

У меня в памяти отложилось много историй с получением тогда экспонатов из разных музеев бывшего СССР, многие из которых внезапно стали зарубежными – как, например, Национальный музей Узбекистана. Но самым тяжелым был эпизод с добыванием семи важнейших работ из российского музея, а именно из Екатеринбургского музея изобразительных искусств. Речь шла о важнейших произведениях Малевича, Кандинского, Розановой, Родченко, без которых выставка не могла бы состояться. Справиться с волюнтаризмом директора музея не смогло даже Министерство культуры. Только благодаря тому, что Инна Балаховская нашла выход на руководство области и просидела в этом городе пять дней, не вылезая из соответствующих кабинетов, мы получили на выставку эти принципиальные для экспозиции полотна.

Я не видела своих детей – приходила домой глубокой ночью, а уходила рано утром. Спасибо свекрови, которая взяла на себя заботу о дочках и о собаке. Но девочки очень хорошо запомнили это время – и что меня либо не было дома, либо я дома продолжала работать. Они подбирались к моему столу, хватали бумаги и книги и швыряли их со всего размаха об стену так, что страницы разлетались по всей комнате. Им было на что сердиться – я действительно тогда не могла ими заниматься так, как должна была бы: для нас этот проект стал просто идеей фикс.

Когда наступил момент отправки выставки во Франкфурт, в день погрузки упакованных ящиков с экспонатами в фургоны немецкой компании «Хазенкамп», мы обнаружили, что в «башне», где хранились экспонаты… не работает грузовой лифт. Час не работает, два не работает, фургонам нужно грузиться, таможиться и уезжать, иначе они не успеют на паром в Финляндии и не придут вовремя во Франкфурт. Честно говоря, мы догадывались, чем вызвана эта внезапная и такая «своевременная» поломка, но сделать ничего не могли: директор Олинов, как нарочно, куда-то срочно уехал, лифт никто не чинил. Все участники процесса, включая рабочих-упаковщиков, прождали несколько часов. И тогда нас спас бригадир дядя Коля – тот самый, который когда-то так существенно расширил мой словарный запас и представления о мире. Мы с ним и с упаковщиками обсудили чрезвычайную ситуацию, и результатом обсуждения стало коллегиально принятое решение спускать ящики с верхних этажей «башни» на руках. Особая ценность этого решения заключалась в том, что заставить людей это сделать ни я, ни даже дядя Коля не могли: они предложили это сами.

Это была адова работа – рабочие маневрировали по узким лестничным пролетам, неся огромные и тяжелые ящики с бесценными экспонатами, а мы с Инной шли за ними по крутым ступеням в постоянном ужасе, что вдруг они не удержат, уронят, погубят экспонаты или покалечатся сами. И мы понимали, что сможем отблагодарить их только словами, ничего иного мы сделать не могли, да ничего они и не просили. Рабочие героически спустили за несколько часов все эти ящики во двор и начали загружать в фургоны. Как раз в этот момент появились ремонтники, быстро «починившие» грузовой лифт. Никто из учинивших этот саботаж с лифтом не ожидал, что рабочие послушаются двух невысоких, не горластых и совсем не сексапильных женщин и за спасибо сделают невероятное. Я была готова обнять и расцеловать их всех за то, что, рискуя и рабочим местом, и здоровьем, они захотели и смогли нам помочь. Фургоны успели до вечера загрузить и затаможить, и они ушли по направлению к финской границе.

Выставка добралась до Франкфурта, мы с Инной прилетели туда в качестве сопровождающих экспонаты из региональных музеев – их директора должны были приехать позже, уже на открытие. Из экономии нас поселили в маленьком двухместном номере, но нам было все равно, мы приходили в гостиницу только спать – выставку распаковывали и монтировали в течение всего лишь семи дней. За такой срок сверить по сохранности и смонтировать в экспозиции полторы тысячи экспонатов при штате Ширн Кунстхалле девять человек… Я все время вспоминаю об этом, когда мне говорят, что три недели – срок, недостаточный для монтажа выставки.

Мы дневали и ночевали на монтаже, и вот наконец наступил день открытия. Приехали все партнеры проекта – Томас Кренс, Майкл Гован, Пол Шварцбаум, Ник Ильин[17], все кураторы, кроме Светланы Джафаровой, сидевшей с малышом. Представитель Министерства культуры Германии произнесла очень содержательную речь: сказала, что это величайший за всю историю международных культурных связей проект, посвященный русскому и советскому искусству. Потом выступил Кристоф Витали. Мы с Инной стояли в первых рядах, и он, произнося свою речь, смотрел прямо на нас. Он перечислил всех кураторов, всех спонсоров, директоров всех музеев-участников, имена своих сотрудников и даже рабочих, которые монтировали выставку. Не было произнесено только два имени – мое и Инны.

За три года нашей с ним совместной работы этого ничто не предвещало, и тем сильнее был удар. И тут у меня началась истерика. Как будто кто-то переключил внутри меня какой-то тумблер, и из моих глаз потекли слезы. Я никак не могла их остановить, они текли и текли не переставая. Мне пришлось уехать с этого открытия в гостиницу, поскольку невозможно было оставаться на людях в таком состоянии. Инна поехала со мной, понимая, что меня нельзя оставлять одну, и все время уговаривала меня на это забить. Потом в нашем номере появилась куратор Рита Тупицына, которая очень удивилась тому, что мы живем вдвоем в одном номере, и пыталась меня растормошить, рассказывая смешные истории. Это немного помогло, но не кардинально. Инна вернулась в Ширн, а потом опять пришла в гостиницу, сказав, что Кренс и Гован устраивают отдельную вечеринку и что мы должны на ней обязательно быть. Все еще зареванная, я отправилась с ней, и мы оказались в приятнейшем обществе сотрудников Гуггенхайма и кураторов выставки. Все первые тосты были именно за нас с Инной – собравшиеся там люди прекрасно понимали, кто, в ситуации распада СССР и чудовищной бюрократической неразберихи, вытащил этот проект. К концу вечеринки появился и Витали, который, отвечая на вопрос Гована, почему он не назвал наши с Инной имена, ничтоже сумняшеся ответил, что просто забыл. Но это была неправда, он смотрел на нас и, кажется, улыбался в предвкушении удара, который