Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых - Василий Михайлович Песков

других «заплутавшими в вере» либо ни на что не способными для жизни в таежной закути.

Понимая, что рано или поздно «прихожанство» может кончиться драмой, мы попросили власти в Таштыпе и геологов, без транспорта которых добраться сюда весьма трудно, огородить Лыковых от праздного любопытства и «прохиндейства». И в целом это вполне удалось. Но самой-то Агафье приказать невозможно – характер лыковский. Познав общение с людьми, она без него уже тяготилась и не теряла надежды устроить жизнь по тятенькиному завету. Этой зимой желанный случай как будто бы «приискался». В поле зрения таежницы оказался единоверец, даже по шестому или седьмому колену родня – Иван Васильевич Тропин. Живя в Абазе, он не раз у Агафьи бывал – привозил соль, муку, кое-какие хозяйственные вещи, сочувственно относился к ее судьбе. Священные книги Иван Васильевич читал и толковал ничуть не хуже Агафьи. «Однако заражен мирским духом, горазд на питье и во хмелю богохульствует», – со вздохом рассказала Агафья, посетившая его дом в Абазе во время поездки к родне.

Семейная жизнь бородатого старовера не задалась – жену то ли прогнал, то ли сама ушла. Находясь на пенсии, бобыль устроился на работу к геологам лодочником. Кто кому знак подал, выяснить мы не сумели. Так или иначе, Иван Васильевич появился в Тупике с видами на жительство. Возражения, как мы поняли, не было. Но Агафья предложила «жить как брат и сестра». Без большого труда шестидесятитрехлетний единоверец сумел объяснить ей, что такое житье невозможно: «Мы же живые люди, да и Бог против ничего не будет иметь – надо жить как муж и жена».

О загсе, разумеется, речь не шла – ни бумаг, ни печати, ничего «мирского» Лыковы не признавали, и Агафья на том стоит крепко. Однако средство узаконить союз она нашла – написала монашкам на Енисей просьбу благословить замужество, а Иван Васильевич взял на себя обязательство доставить бумагу по назначению. Сам он, показывая серьезность намерений, пригласил в свидетели начальника геологоразведочной экспедиции, которого Агафья хорошо знала. Сергей Петрович нам рассказал, что был поражен преображением избы – посуда сверкает, простыни на постели.

«Медовый месяц», однако, оборвался до срока. Причина тому, как можно понять, простая. Все, чем начинается супружеская жизнь, для Агафьи оказалось не медом, а горькой полынью. Возраст (ей сорок пять), строгости веры, запоздалость всего, испуг – все слилось воедино, все несчастная женщина почувствовала как греховное, ненужное и нелепое.

Выяснение отношений по всему происшедшему привело к ссоре. Обозначились два строптивых характера, к тому же из двух различных миров. Не знаю, входил ли в «брачный контракт» вопрос о месте жительства. Иван Васильевич говорит, что, обдумывая житье, купил дом в стороне от поселка Таштып «для уединенной жизни». Агафья будто бы молчаливо согласилась на «вылазку» из тайги, но в решительный момент объяснений отказалась куда бы то ни было перебраться. На что суженый заявил: «Ну а я тут не смогу и не хочу жить». В ответ Агафья написала свидетелю их союза нечто вроде торжественной декларации: «От Ивана Васильевича Тропина отрекаюсь!» А самому Ивану Васильевичу вручила послание «матушкам» на Енисей со слезным покаянием и мольбой о пострижении в монахини. (Речь не о монастыре, а о жизненном статусе.)

В Москву Агафья писала в смятении чувств и мыслей: надо было с кем-то потрясением поделиться. В размышлениях – как же быть? – я напомнил ей о последнем приезде родственников и сказал, что вижу единственный выход из тупика – переселиться в поселок единоверцев.

– Не можно… – задумчиво говорит Агафья, теребя ногтем серебристый барашек вербы.

За семь лет общения мы уже знаем, как трудно Агафью убедить во всем, что не согласуется с ее привычками, освященными крепостью веры. Она всех выслушает, а решение примет, полагаясь лишь на свое понимание обстоятельств. Ломка жизненного стереотипа для нее трудна и может быть в самом деле губительна. Но тут, в таежной ловушке, угроза жизни ее почти осязаема.

– Жалуешься на простуды. А можешь и подвернуть ногу, или медведь заломает. Сляжешь, и некого позвать на помощь – геологов скоро не будет.

Теребит пальцами веточку вербы:

– Что Бог дасть…

Возвращаясь к пережитому, она опять говорит о подробностях появления возле избушки волка:

– Знамение было. Знамение…

Время врачует раны. На пережитое Агафья смотрит уже с изрядной долей иронии, раза два даже весело рассмеялась. Налаживается аппетит. До Пасхи – три дня, и Агафья, показав нам курятник, вынесла решето с яйцами:

– Собрала к празднику…

Домашняя живность – куры, козы, собака – требует внимания и ухода. Но это как раз то, что крайне необходимо хоть чем-то заполнить жизнь. Да и в добротной еде при неважном здоровье нужда острая. «Зимой заколола козла. А с Христова воскресенья буду пить молоко». Из краснотала Агафья связала вершу – надеется в Еринате наловить рыбы.

Прямо у двери висит ружье с патронташем. «Дробь – на рябцов, пули – против медведей».

– А ну, покажи, как стреляешь.

Агафья охотно берет одностволку и целится в берестяной короб, лежащий на огороде…

– Ну вот тебе, ворошиловский стрелок, – одна дробина! – смеется Николай Николаевич. – В медведя не попадешь.

– Избавь Господь от медведя…

Мы тихо беседовали, глядя на апрельский парок, струившийся над огородом, когда вдалеке послышался звук вертолета. Агафья услышала его первой и встрепенулась:

– Вот и прощанье…

По тропке катимся вниз на галечную косу у речки.

– Спасибо, что навестили…

Сквозь рев машины голос не слышен. Но так красноречива поднятая кверху рука, выразительны глаза, так щемяще больно видеть маленькую фигурку возле воды…

Погода неважная. Летчики не решаются лезть в облака над горами. Летим по каньону, повторяя изгибы холодной и равнодушной реки.

Апрель 1989 г.

Хождение к «матушкам»

Слово «матушки» я слышал от Агафьи и Карпа Осиповича множество раз. Речь шла о каких-то глухих поселениях староверов на Верхнем Енисее. Кто-то жил там уединенно, оторванно от людей, и это Лыковых занимало и волновало. Постепенно дошли к Лыковым имена: матушка Максимила, матушка Надежда, еще какое-то имя. Все были монашками – «матушки». Молва о Лыковых достигла Верхнего Енисея, пришли оттуда приветы на Абакан. «Матушки знают про нас», – сказал незадолго до смерти Карп Осипович.

О возможности свидания с матушками в то время не помышлялось. Но после того, как Агафья летала на вертолете и самолете, после того, как поездом ездила к родственникам в Таштагол, свидание с матушками перестало казаться несбыточным.

В этом году в апреле Агафья прямо сказала, что летом намерена пробираться на Енисей. Трудности путешествия и особое ее положение в жизни, конечно, заботили, но остановить не могли: «Как-нибудь с Божьей помощью…» Мы с Николаем Николаевичем Савушкиным готовы были ей помогать, но тут приспело путешествие на Аляску, и я сумел лишь кое-что разузнать о местах обитания