Михаил Девятаев - Полет к солнцу

Владимир подал знак, и стало тихо.

— Отпразднуем, товарищи, двадцать седьмую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Соберемся после ужина. Где предлагаете?

— Известное дело — в прачечной. Туда реже всего заглядывают «стукачи», — предложил Владимир.

— Лучше здесь, в сапожной, — сказал Зарудный. — Безопасней. Решено. Хлеба мы припасли. Все! А ты возьми любые старые долбанки, я заменю на хорошие, — посоветовал мне Зарудный.

— У Димы совсем развалились, — вспомнил я о своем молодом друге.

— Давай. Детских у нас много. О мальчиках особенно надо заботиться. Несчастные дети! Что ты еще хочешь сказать?

— Я сегодня работал рядом с хорошим юношей, с Колей, его фамилия не то Рубанич, не то Рубенович.

— Коля Урбанович, — подчеркнул фамилию Зарудный. — Он прекрасный парень. На него можно положиться. О нем я тебе расскажу потом.

В темноте мы пожали друг другу руки и я ушел, преисполненный бодрым чувством. Значит, на острове Узедом существует подпольная организация, поддерживающая людей в минуты отчаяния, заряжает их оптимизмом и надеждой на лучшее будущее. Ручеек целебной воды течет сюда, пробивается из родной земли, освежает душу своих сыновей.

Сегодня я будто напился этой животворной воды, она прибавила мне сил и энергии.

6 ноября, когда стемнело, ко мне подошел Миша Лупов. Оказывается, и он знает о празднике в сапожной мастерской. «Пора», — шепнул он мне.

Мы взяли с собой кто обувь, кто какую-нибудь одежонку и, крадучись, вышли во двор лагеря.

Наверное, никогда в мастерской не было так многолюдно. В такой поздний час шел обмен старой обуви на новую. Зарудный и его коллеги во главе с немцем Карлом сидели за своими рабочими столиками.

— Товарищи, за Великий Октябрь, за нашу победу! — сказал Зарудный. Воротников застучал пальцами по звонкой диктовой доске. И на этот раз песня о Москве разлилась своей волнующей душу мелодией. Когда кончилась песня, Владимир тихо сказал:

— Разойтись! — И все поняли, что это был приказ, и исполнение его безоговорочно.

Мы возвращались к своим баракам, держа в руках долбанки. Редкие высокие сосны, казалось мне, поздравляли меня с праздником, Слышен был мерный шум морских волн, набегавших на пологий берег острова. Луна то появлялась, то вдруг пряталась среди туч, будто играла с ночью в прятки.

До сих пор, когда я взбирался на свой этаж под самую крышу барака и ложился в свой ящик-кровать, каждую ночь грызла меня горькая тоска одиночества.

И вот теперь я вошел в общество смельчаков, которые не шепотом, а вслух ведут разговоры о победах наших войск, о городах Польши, Венгрии, за которые сегодня ведет бои наша могучая Советская Армия. Эти люди знают все подробности покушения на Гитлера. Они живут великими тайнами и большими интересами. С ними я и буду искать пути к вражескому самолету, чтобы вернуться на Родину.

Пришла зима

Поползли низкие тучи, пошел снег. Лес и море стали будто темнее. Еще тяжелее стало жить заключенным. От холода мы кутаемся в бумажные мешки, наматываем на себя все, что можно.

Стужа особенно донимала утром, когда, раздетые до пояса, мы выбегали во двор, чтобы проделать упражнения физической зарядки. Затем бежали к умывальнику и, протиснувшись к трубе, пробитой во многих местах, подставляли свое худое, посиневшее тело под острые струйки ледяной воды.

На аппельплаце заключенных непременно осматривал комендант. В теплой шинели, сапогах, перчатках, обходил он каждый ряд с фронта и тыла. За порванную одежду — удар нагайкой, за плохую выправку, нестроевой вид — кулаком в лицо... Только после всего этого комендант выходил на середину плаца и спрашивал:

— У кого есть жалобы?

Тысячи людей молчали.

— Кто болен? Кто плохо себя чувствует?

Молчание.

В первые дни во время такой процедуры кое-кто из больных доверчиво признавался в своем недомогании. Ему приказывали сделать шаг вперед; подходил врач, высоким приказывал наклониться, ибо сам был мал ростом... Оттянув веки, заглядывал в глаза и, каким бы больным ни был человек, вызывал двух «санитаров». В мгновение ока прибегали они с ведром холодной воды и выливали ее на голову заключенному...

Сейчас больные молчат. Ветер кружится и бросает в лицо хлопья снега. Туманы закрыли аэродром. Жизнь на нем замерла. Работа в «планирен-команде» на ветру, среди болота, с лопатой и деревянным молотом уже свела в могилу нескольких наших товарищей. Я чувствовал, как ежедневно таяли и мои силы. Начали пухнуть ноги.

Я заметил, что часть знакомых мне по Заксенхаузену и новых заключенных стали одеваться теплее. Мой земляк Фатых однажды утром поддел под байковую куртку теплый и модный свитер.

— Где взял? — спросил я его.

— Далеко ходил, — ответил он, оглядываясь вокруг.

— Что значит это?

— Меня теперь на машинах возят. Пойдешь в «бомбен-команду?» — вместо ответа на мой вопрос спросил Фатых.

— Пойду, — быстро согласился я.

— Там пахнет царством небесным, — опять иносказательно прозвучали его слова.

У меня было время подумать, чтобы расспросить других о деятельности загадочной «бомбен-команды». Работа в ней — опасное дело, я это знал, но оказалось, она выезжает за пределы лагеря. Такая возможность меня устраивала: работавшие в ней находят в руинах теплую одежду, куски хлеба.

Вечером Фатых принес мне сухой, словно таранка, колбасы, завернутой в обрывок свежей газеты.

— Ешь и читай. Полный комфорт. — Сказав так, он поведал мне, как его команда обманывала охранников и целый день ничего не делала, отсиживалась на дне ямы, около неразорвавшейся бомбы.

— Вахманы боятся нос сунуть, — продолжал он свой рассказ. — Стоят себе метров за двести и наблюдают, лишь бы мы из ямы не вылезали.

Через несколько дней я сидел в кузове рядом с Фатыхом, и машина везла нас по вязкой лесной дороге в неизвестном направлении. Колючая проволока давно осталась позади. Здесь я услышал, что наша команда — пятая по счету... Четыре предыдущие взлетели в воздух.

Высадили нас на некотором расстоянии от двухэтажного полуразрушенного дома, окруженного руинами. По всему было видно, что селение разрушено недавно. Нам выдали лопаты, кирки, ломы и под охраной солдат и овчарок повели к объекту.

Солдаты показали, где, в каком доме находится невзорвавшаяся бомба, потом долго инструктировали тех, кто должен был вынимать взрыватель. Строго приказывали передавать им все ценное, что будет найдено в доме.

Один за другим со своим тяжелым снаряжением мы поползли в пролом. Команда наша состояла исключительно из советских людей. Когда пришли на место работы, кто-то сказал: