Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

Один за другим собирались участники протеста. Пришли Александр Федорович Журавель и Тимофей Трифонович Трифонов — молодые смоленские рабочие-большевики, неразлучные друзья, которых товарищи ласково называли Журкой и Тришкой. Появился любимец всех ссыльных Егор Павлович Матлахов, которого все звали не Егором, а Юрием. Еще мальчиком Матлахов ушел вместе с отцом из родной деревни и поступил на завод. Девятнадцати лет он уже принимал активное участие в революционном движении, работал в социал-демократических организациях Киева, Одессы, Николаева, Екатеринослава. В январе 1902 года с галерки Одесского театра Матлахов разбросал над партером множество листовок и крикнул:

— Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода! Да здравствует социализм!

Он случайно избег тогда ареста, но позднее в Екатеринославе его выдал провокатор, и Матлахов попал в Якутск. Беззаветная преданность партии, смелость, жизнерадостность привлекали к нему сердца революционеров.

Пришла Таня Жмуркина, жена Крстюшко-Валюжанича.

К девяти утра в доме Романова собралось уже сорок два человека.

Послышался скрип подъезжающих саней. Это подвозили мешки с хлебом, мясные туши, круги замороженного молока, ящики с гвоздями, мотки проволоки, топоры — все, что закупили по тщательно продуманному списку. Ссыльные встали цепочкой, и поклажа пошла по рукам в кухню, коридоры, комнаты романовского дома-крепости.

Костюшко и Матлахов в одной из комнат сортировали оружие. Ссыльные собрали 25 револьверов, из них — треть браунинги, десять охотничьих ружей, две старые берданки (ворон пугать!), дюжину топоров с длинными рукоятками, финские ножи.

— Не густо, — ворчал Костюшко. — Против винтовок якутского гарнизона, прямо сказать, скудно. Но воевать надо.

— Надо, — подтвердил Курнатовский, зайдя в «арсенал». — Может быть, еще поднесут или добудут те товарищи, которые оставлены в городе?

— Дай бог…

В разгар приготовлений во двор романовского дома внезапно зашел казак. Увидя стоящего у ворот Кудрина, он назвал нескольких ссыльных, которых ему поручено увезти в улусы. Кудрин пожал плечами и соврал:

— Здесь таких нет.

Казак постоял минуту и, не обращая внимания на то, что происходит во дворе, ушел — видимо, он решил, что ссыльные запасаются на зиму продовольствием, дровами.

Наума Когана, обладавшего канцелярским почерком, усадили переписывать обращения: к якутскому губернатору и якутскому обществу. Как только эти документы были готовы, Курнатовский, Кудрин и Теплов созвали всех участников протеста — подписывать документы.

Дом наполнился стуком топоров и визгом пил: укрепляли стены плахами лиственниц и поленьями, сбивая их, перевязывая проволокой. Когда все фортификационные работы закончили, настало время вручить ультиматум. Это вызвался сделать Тимофей Трифонов. Ему передали пакет на имя губернатора Булатова и «Обращение к якутскому обществу», которое Трифонов должен был вручить надежному товарищу, оставленному в городе для связи. Кроме того, ему передали много писем, адресованных к родным, чтобы он сдал их по дороге на почту.

— Теперь мы перешли Рубикон, — торжественно заявил Кудрин. — Как начальник обороны, приказываю забаррикадировать вход в дом и заднее крыльцо.

Около трех часов дня вернулся Триша. На него обрушился град вопросов.

— К губернатору меня не пустили, — рассказывал Триша. — Говорят, что Булатов в отъезде. Обещали срочно передать пакет вице-губернатору Чаплину, как только его превосходительство отобедают. Письма и воззвание к обществу передал по назначению.

А в это время в губернаторской канцелярии происходило следующее: после обеда Чаплин зашел в свой кабинет и увидел на столе большой пакет с пометкой «срочно». Распечатав его, он углубился в чтение документов. Перелистывая обращение ссыльных к якутскому губернатору, Чаплин все больше мрачнел.

«Черт бы побрал Кутайсова и его циркуляры! — думал он. — Вот заварилась каша! Да и Булатов хорош — уехал накануне этой истории. Теперь придется расхлебывать самому».

Несколько минут вице-губернатор обдумывал создавшееся положение.

«Пожалуй, лучше покончить дело миром, — решил он, — не доводя до всероссийского, а возможно, и всемирного скандала».

Чаплин вызвал полицмейстера Березкина и показал ему послание ссыльных.

— Наверное, они уже сообщили обо всем родным, — сказал вице-губернатор. — Тогда весть о протесте дойдет до России.

И Чаплин приказал Березкину немедленно отправиться на почту. Минут через сорок полицмейстер возвратился с объемистой пачкой писем. Чаплин вскрыл первый конверт, затем второй, третий… В своих письмах романовцы прощались с родными и друзьями, заявляли, что они будут бороться против произвола, не останавливаясь ни перед чем: их не испугают штыки и пули солдат, они готовы умереть за свободу, за свои человеческие права и права других ссыльных. Тон писем поразил Чаплина. Мысли о скандале, который могли вызвать письма там, в Центральной России, сменялись другими. Что-то человеческое шевельнулось в его душе. Он представил себе отцов, матерей, сестер, детей, родных и друзей, читающих эти послания, быть может, последние, которые они получат от дорогих им людей.

— Не отправлять! — воскликнул Чаплин и запер письма в ящике своего стола.

Он предложил Березкину направиться вместе с ним в дом Романова.

— Это, кажется, где-то на Поротовской? Березкин подтвердил и спросил у вице-губернатора, брать ли охрану.

— Не надо, — ответил Чаплин. — Постараемся уладить дело миром.

В шестом часу вечера, когда романовцы уже пообедали и сменили часовых, перед воротами дома появились две фигуры: одна в полицейской шинели, другая — в шубе.

— Лев Львович, — обратился Курнатовский к Никифорову. — Кажется, это ваш «приятель», с которым вы путешествовали по Лене, пожаловал, а с ним полицмейстер Березкин.

— Черт бы побрал этого, с позволения сказать, приятеля, — процедил сквозь зубы Никифоров. — Однако поговорить с ним придется.

— Вот и начинайте, Лев Львович, без дальнейших проволочек. «Друзья» всегда ведь быстрее договорятся, — пошутил Кудрин.

Стоял тридцатиградусный мороз. Вице-губернатора и полицмейстера впустили в сени дома и даже предложили им помочь перелезть через баррикаду, чтобы обстоятельно побеседовать. Но Чаплин и Березкин отказались. Отказались они и от предложенных стульев. Вице-губернатор внимательно выслушал ссыльных и обещал удовлетворить два требования: восстановить существовавший порядок отправки отбывших ссылку на родину за казенный счет и не применять никаких репрессий к участникам протеста.