Картографы рая и ада - Василий Андреевич Владимирский

фабрик, программируют промышленных големов при помощи адаптированной каббалы («72 буквы», «Seventy-Two Letters», 2000).

Впрочем, у писателя есть своя теория, позволяющая отличить один условный «жанр» от другого, – довольно эксцентричная, но вполне убедительная и стройная, что для Чана вообще характерно. Он предлагает читателям ответить на два вопроса. Во-первых, насколько воспроизводимо и масштабируемо в произведении чудесное, небывалое? Если алхимики тоннами производят золото из свинца, а големы маршируют по набережной Темзы стройными рядами, если волшебство стало основой для развитой индустрии, а не случайным проявлением иррациональных сил, перед нами, скорее всего, научная фантастика – эльфы и драконы не помеха. Во-вторых, насколько общедоступна магия? Может ли любознательный профан обзавестись необходимыми инструментами и, строго придерживаясь инструкций, сварить волшебное зелье у себя в гараже – или это доступно только избранным, отмеченным печатью высших сил? Безлична ли вселенная, или она награждает одних и строго карает других? Используя эти принципы, Тед Чан относит свой «Ад» к фэнтези (хотя действие рассказа разворачивается в современных Соединенных Штатах), а «Вавилонскую башню» и «72 буквы» – к научной фантастике.

Велико искушение применить критерии Чана к произведениям других фантастов. Результат парадоксален: получается, например, что цикл Урсулы Ле Гуин «Земноморье» в основе своей ближе к НФ, ведь ритуалы, которые практикуют на архипелаге, вполне технологичны, чтобы повторить их, не обязательно быть избранным, достаточно пройти длительное обучение и выполнить сложную последовательность действий. И напротив: «супергеройские» вселенные DC и Marvel – сплошное фэнтези: способности героев уникальны, а многочисленные попытки воспроизвести Супермена, Халка, Россомаху или Человека-паука ведут к трагическим, часто фатальным последствиям.

Иллюзия свободы воли

Наверное, не совсем верно говорить о Теде Чане как о фаталисте, а тем более как о консерваторе (хотя как еще назвать парня, тридцать лет проходившего с одной и той же прической?), но он определенно певец замкнутых систем, из которых не вырваться, за пределы которых не выйти. В его дебютной «Вавилонской башне» весь мир – огромная «бутылка Клейна», пробиться вовне невозможно просто потому, что никакого «вовне» не существует. Героям повести не грозит ни библейское смешение языков, ни захудалое землетрясение, способное разрушить богохульно тянущийся к небесам зиккурат, – шутка Творца оказывается куда более жестокой и изысканной. «Теперь стало ясно, почему Яхве не поразил башню, не покарал сынов человеческих, посмевших вторгнуться за назначенные им пределы: ведь самый долгий путь только вернет их туда, откуда они вышли. Столетия труда не откроют им о Творении большего, чем они уже знают. И все же через свои старания люди узрят дивную механику Творения Яхве, увидят, как изобретательно устроен мир. Это мироустройство свидетельствует о деле рук Яхве – и оно же дело рук Яхве скрывает»[49].

В повести «Купец и волшебные врата» время – не последовательность событий, не живое, ветвящееся древо причин и следствий, а некая сложная матрица, заданная раз и навсегда, запечатанная наглухо. Матрица неизменна, однако мы можем исследовать ее до бесконечности, всякий раз открывая новые грани: «Прошлое и будущее ничем не отличаются друг от друга… Человек не в силах изменить ни того, ни другого, зато он может лучше узнать и то, и другое»[50]. Герои самой сентиментальной – и, пожалуй, самой известной – повести Чана, «Истории твоей жизни», твердо знают, что ждет их в будущем, эта способность пришла к ним в процессе изучения инопланетного языка. Но самые страшные, трагические события грядущего не пугают персонажей: этот язык изменил их сознание, их восприятие мира, восприятие времени. По сути, они уже не совсем люди, многие человеческие страсти им абсолютно чужды – этот принципиальный момент почему-то обычно упускают интерпретаторы повести.

Тема предопределения – одна из самых востребованных и в научной фантастике, и в фэнтези, интерес к ней вполне понятен. Однако Чана волнует скорее другой вопрос, не менее важный, но несколько более приземленный. Как продолжать жить и принимать решения, когда ты твердо знаешь, что свобода воли – фикция, что каждый твой поступок предопределен, а самая безумная импровизация и смелая авантюра давно вписаны в Книгу Судеб? Прямой ответ мы находим в микрорассказе «Чего от нас ждут»: «Делайте вид, будто обладаете свободой воли. Очень важно, чтобы вы вели себя так, словно ваши решения значимы, даже если вы знаете, что это не соответствует действительности. Реальность не имеет значения; значение имеет ваша вера, и вера в ложь – единственный способ избежать комы наяву»[51].

Правда, почему это важно, чего ради делать вид, будто обладаешь свободой воли, Тед Чан, фаталист до мозга костей, отвечать не спешит: «Поскольку свобода воли – иллюзия, заранее предопределено, кто впадет в акинетический мутизм, а кто нет… Мое послание не изменит этого. Тогда почему же я его отправил?

Потому что у меня не было выбора»[52].

Фантастика – литература

Как и положено хардкорному фаталисту, Тед Чан не амбициозен – чему быть, того не миновать. Несмотря на уговоры агентов, он не гонится за массовым читателем и категорически отказывается подстраиваться под вкусы тех, кто не ориентируется в научной фантастике.

Но вот судьба – и, что важнее, репутация – НФ в целом волнует его всерьез. В беседе с Меган Макаррон, редактором сайта «Electric.Lit», Чан вспоминает, что планировал поступить на курс креативного письма, когда учился в колледже, – но ведущий этого курса не интересовался студентами, желающими писать научную фантастику или любую другую жанровую беллетристику. «Когда я только начал публиковаться, научная фантастика все еще была маргинальным жанром, а само слово “жанр” имело уничижительный оттенок»[53], – рассказывает писатель.

За четверть века литературный ландшафт изменился до неузнаваемости. Мир перевернулся с ног на голову: «Когда я оглядываюсь на свою карьеру, я чувствую себя исполнителем польки, который видит, как полька превращается в классику». Сегодня фантастику преподают в университетах, ей посвящают монографии, авторов «жанровой» литературы приглашают читать лекции в престижных колледжах. Больше нет нужды на каждом углу повторять: «Фантастика – литература!», это и так очевидно. Канон рассыпался, словно карточный домик, и сложился заново, в иной конфигурации.

Приятно сознавать, что Тед Чан с его интеллектуально-философской полькой-бабочкой внес в процесс переоценки ценностей немалую лепту.

Хотя если взглянуть на это с позиции фаталиста, ничего особенного: у него просто не было другого выбора.

20.01.2020

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий: Воспитание воспитателей

Часть 1

«Все они хирурги или костоправы. Нет из них ни одного терапевта»