Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

ни было налоги, наивно думая, что для государственных нужд достаточно экспроприировать десятки тысяч богачей. Все стремятся только к одному: как можно больше получать и как можно меньше работать, не отдавая себе отчета, откуда же эти средства возьмутся». В одной из статей затягивание революционной стихии образно сравнивалось с затягиванием родов акушеркой[191]. Один из лидеров сибирских кадетов и будущий деятель колчаковского правительства В.Н. Пепеляев писал в дневнике: «Право должно располагать силой, иначе оно – не право… и все эти рассуждения вроде: противопоставить силу права праву силы – не что иное, как сентиментальная фразеология»[192]. Уже в конце июля 1917 года IX съезд кадетской партии высказался за жесткие меры по восстановлению порядка в стране и дисциплины в армии, за единовластие правительства и единоначалие в войсках, ограничение полномочий Советов и солдатских комитетов, а в случае их сопротивления – за роспуск и силовые меры подавления, предвосхищая по сути программу Л.Г. Корнилова.

Происходило понемногу отрезвление кадетов от типичного для старой русской интеллигенции преклонения перед народом. Кадетская пресса писала: «Более полустолетия русская интеллигенция воспевала народ в стихах и прозе как нечто бесконечно доброе, чистое, светлое, могучее… и вот лик этот понемногу начал проявляться… Это бесконечное варварство, дикость, злоба, беспощадность и бессмысленность… Жгут на кострах Толстого, Герцена, Достоевского, исчезают с лица земли культурные хозяйства… Господа интеллигенты-народники, покаемся всенародно – это наш грех… ибо и в Священном Писании сказано: не сотвори себе кумира… Пора понять, что народу нужно просвещение, нужна дисциплина, нужно руководство честное, твердое, а… не потворство его страстям»[193].

Кадеты среди первых поняли всю опасность большевизма. Если еще в апреле 1917 году П.Н. Милюков и центральный кадетский орган газета «Речь» благодушно приветствовали вернувшегося из эмиграции В.И. Ленина как «главу одной из крупнейших и уважаемых политических партий», то всего два месяца спустя кадетская пресса уже называла большевиков «наглыми хамами», «социал-хулиганами», «низменными демагогами», «кучкой авантюристов» и призывала применить к ним «настоящий уголовный суд»[194]. Не случайно после Октября кадетская партия первой попала под удар и специальным декретом Совнаркома от 28 ноября 1917 года была объявлена партией «врагов народа» [195].

Между прочим, сравнивая российских социалистов (в том числе и демократических – эсеров, меньшевиков) с западными, те же кадеты подмечали, что на Западе социалистические партии росли и развивались в легальных условиях парламентаризма и профсоюзов, поэтому «вопросы государства, права, чувство законности были им не чужды», тогда как в России «социализм родился и вырос в интеллигентском подполье. Власть гнала его нещадно». Поэтому он «развивался с душой привычного бунтовщика», лишенный «опыта государственной и общественной работы», ненависть к царскому правительству «заслоняла для него Русское государство», вследствие чего патриотизм чужд русскому социалисту, так как «он – гражданин мира и занят осчастливить все человечество»[196].

Именно поэтому либералы, дискредитировавшие себя во Временном правительстве, сами пришли к мысли о передаче власти военным. Уже в июне 1917 года лидер кадетов П.Н. Милюков негласно вел через Союз офицеров армии и флота первые зондирующие переговоры с А.В. Колчаком (только что ушедшим с Черноморского флота) на эту тему[197]. После отъезда Колчака в загранкомандировку на роль диктатора намечают Л.Г. Корнилова.

Впервые в это время проявилась и такая черта, характерная для кадетов во всю последующую эпоху Гражданской войны, как ставка на офицерство, «ныне попранное и оплеванное» социалистами[198]. А позднее, в процессе формирования антибольшевистских армий они выступали за безоговорочное изгнание политики из армии, разложившей ее в 1917 году, цитируя в этой связи классика французской либеральной политической мысли Альфонса де Ламартина: «Армия, которая рассуждает, подобна руке, которая стала бы думать»[199].

Огромное разочарование вызвал у кадетов не столько даже предвиденный ими крах Временного правительства, сколько разгон большевиками Учредительного собрания в январе 1918 года, оказавшегося неспособным защитить себя и привлечь на свою сторону сколько-нибудь серьезное массовое сопротивление. В феврале 1918 года кадетский ЦК выносит резолюцию: «1. …Учредительное собрание… не было в состоянии осуществить принадлежавших ему функций и тем выполнить задачу восстановления в России порядка, и потому возобновление его деятельности должно быть сочтено нецелесообразным и ненужным… (здесь и далее выделено мной. – В. Х.) 2. Становится неотложно необходимым установление в той или иной мере сильной единоличной власти. 3. Только после установления нормальных условий жизни власть эта созовет свободно избранное Учредительное собрание»[200]. Как сформулировал в те дни видный кадетский лидер В.А. Жардецкий: «Может быть, государство Русское ближайших столетий будет весьма далеким от тех широких надежд, в которых мерещилось нам его будущее в марте 1917 года. Но это несравненно лучше, нежели если оно умрет совершенно. И мы можем спасти Россию только при условии, если поймем, что нам не по пути с ее врагами, с ее мстительными пасынками – социалистами. Пусть они – потомки Иуды Искариота – идут презренным путем своего духовного предка»[201]. Здесь знаменательно не столько даже враждебное отношение ко всем уже социалистам (а не только к большевикам), сколько готовность отказаться от излюбленной кадетами парламентской демократии для России на долгой период, возможно, столетия. Сами кадеты признавали по этому поводу: «Это признание – величайшая скорбь для партии… упорно отстаивающей принципы либерализма и парламентаризма», но это – «неотвратимое требование момента»[202]. Как писал виднейший сибирский кадет профессор Н.В. Устрялов, «великими разочарованиями заплатила партия за предметные политические уроки, преподанные ей, как и всей русской интеллигенции, жизнью»[203]. По этому поводу правая пресса ядовито писала: «Господа кадеты после их шума, крика во всех четырех думах о вреде так называемых исключительных положений заявляют себя ярыми сторонниками таковых. Вылив в свое время целые ушата на дореволюционную власть за ее мероприятия по наблюдению за правильным ходом дел в земских, городских самоуправлениях, господа кадеты считают теперь правительственный контроль над самоуправлениями необходимым… Зная историю кадетской партии, не следует только удивляться, если под влиянием изменившегося политического ветра начнутся новые покаяния, извинения в смысле нетвердости, эластичности своих взглядов. Господствующая партия представляет собой удивительное сочетание Хлестакова со Смердяковым, иногда прямо-таки затруднительно определить, где начинается самообман и кончается обман»[204].

Краеугольным камнем расхождения между либералами и революционными демократами (социалистами) стало отношение к Февралю и его бесславным итогам, глубоко переосмысленное кадетами и оставшееся по-прежнему восторженным у эсеров и меньшевиков. За временный отказ от демократических лозунгов выступает на Южнорусской конференции кадетской партии (январь 1918 года) сам П.Н. Милюков, за отказ от идеи всеобщего избирательного права в условиях малограмотности и политической незрелости народа (по опыту выборов в Учредительное собрание, на которых победили эсеры) – другой видный кадетский лидер В.А. Маклаков[205]. Свою резолюцию о необходимости единоличной власти выносит торгово-промышленный съезд в Уфе в октябре 1918 года (уже незадолго до