Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

«О, ГОСПОДИ! Да вы ЧИТАТЬ УМЕЕТЕ? Вы ОСЛЕПЛИ? Открывайте КНИГУ!»

Шелест страниц. Ну да, вот оно. Первая фраза «Уловки-22»: «Это была любовь с первого взгляда».

«Ну вот. Кто может рассказать мне о любви?» – спросил мистер Катценбах.

Так вот, к моменту, когда я оказалась ученицей мистера Катценбаха, он преподавал в школе Св. Павла уже несколько десятилетий и за это время неподобающе прикасался к целому ряду девочек, с несколькими вступал в недопустимые отношения и приставал еще очень ко многим. Тогда я ничего подобного не знала и упоминаю потому, что это фигурирует в отчете юридической фирмы, которую много лет спустя наняла администрация школы с целью расследования противоправных отношений между учителями и школьниками, имевших место в кампусе, и, естественным образом, отравляет мои воспоминания о мистере Катценбахе. В частности, в отчете рассказывается о том, что однажды он залез к девочке под свитер и хватал ее за грудь. Она сразу же пошла к завучу Джону Бакстону, которому доверяла, чтобы пожаловаться. Мистер Бакстон отреагировал на это вопросом о том, что же такого она сделала, чтобы заставить мистера Катцебаха так поступить. Этот случай имел место за год до моего появления на свет, то есть за шестнадцать лет до того, как я стала его ученицей. К этому времени мистер Бакстон был уже проректором, а мистер Катценбах казался мне исключительно умным, слишком грузным и очень нездоровым человеком. Из-за сочетания диабета и рассеянности от него сильно пахло, а лысина постоянно потела.

«Поистине jolie laide (фр. «очарователен в своем уродстве». – Прим. пер.), – сказала мама, когда я описала его ей (я больше не рыдала в телефонную трубку). Это было не совсем так, но я была рада получить новое определение для этого нового персонажа в моей жизни. Он заставлял нас говорить о любви. Разумеется, я не знала, что это значит для него. Я представления не имела о том, что это означает для кого бы то ни было, но была преисполнена решимости узнать. Все тогдашнее занятие мы потратили на первую фразу. Первая фраза. Никто и никогда не советовал мне вчитаться в нее. Никто и никогда не заставлял нас хором выкрикивать напечатанные на странице слова в распахнутые окна.

Мне хотелось заниматься современным романом днями напролет. Подобно Элизе, я стала изучать прозу и стихи, которые никто не заставлял меня читать – Элис Манро, Эдриенн Рич, Эллен Гилкрист, Исак Динесен. Это была сила, умеряющая жесткую настоятельность школьного учебного процесса. Это оказалось так просто: удовольствие, понимание того, что я могу находить то, что хочу познать, и продолжать двигаться в этом направлении. Темп быстро нарастал. Я ушла с расширенного курса математики, и миссис Фенн распростерла мне объятия на своем базовом курсе, где я справлялась с задачами без особых проблем. Я была благодарна за это небольшое облегчение, и это наполнило меня отзывчивостью, особенно по отношению к нескольким старшеклассникам, которые отчаянно нуждались в помощи с математикой. Мольбам хоккеиста Деклана Брофи я вняла еще и потому, что все еще увлеченной им Мэнди хотелось узнать, как выглядит его комната. Той осенью на протяжении нескольких недель я приходила после ужина к Брофи в общежитие, садилась на пол у дивана и натаскивала его по части интегральных уравнений. Было бы неплохо, если бы со мной приходила и Мэнди: наверное, лучший способ избавить девочку от страданий по мальчику – попробовать позаниматься с ним математикой. Брофи дергался и ругался. Его соседи по комнате потешались над ним, что я воспринимала как выражение безусловной солидарности со мной. Он ерзал ляжками по полу. Разобрать каракули в его блокноте не было никакой возможности. Он рвал волосы на голове, приговаривая: «Боже, как же я ненавижу эту чертову хрень».

Я и не думала, что можно учиться в нашей школе и испытывать подобные трудности с домашними заданиями.

«А тебе это, наверное, просто раз плюнуть, да?» – стенал он.

Образ оболтуса из хорошей семьи в мокасинах и накинутом на плечи розовом свитере был знаком мне по кинофильмам. Тот самый Трип, который входит в любую дверь, как к себе домой, помните, да? На самом деле, в школе Св. Павла была целая куча исключительно толковых ребят с родословной. В мою бытность там отличные результаты в учебе показывали и стипендиаты, в том числе и многие из спортсменов. Но в десятом классе становилось ясно, кто из них больше не может оставаться в стенах столь уважаемого (по меньшей мере, в определенных кругах) учебного заведения, как школа Св. Павла.

Я относилась к мальчикам вроде Деклана Брофи в равной мере насмешливо и сочувственно. Почему именно насмешливо, я не знала. Хотелось бы верить, что из-за прозвища «крупнокалиберная», которое они дали моей подруге, или потому, что они казались неспособными по отношению к девушке ни на что, кроме как пялиться на нее или трахать (и еще, наверное, упросить помочь с учебой). При этом я завидовала формам своей подруги. Мне хотелось, чтобы пялились и на меня тоже. Так что я была благодарна за приглашение в комнату Брофи, пусть только для того, чтобы пробежаться по задачам из учебников.

К тому же он был мил со мной. Теперь мы давали друг другу «пять» при встречах в коридорах. Он с легким поклоном пропускал меня вперед в очереди на раздаче в столовой или на лестнице, и вскоре так же стали поступать и его друзья. Видимо, это открывало путь к дружбе, а я защищалась от надежд на это, втайне посмеиваясь над ним.

Это были последние деньки перед тем, как его товарищ по команде позвонил мне поздним вечером и упросил зайти к нему. Сентябрь и первая половина октября 1990 года. В кампусе было красиво, как, впрочем, всегда бывает осенью в Новой Англии. Мокрые оранжево-желтые листья на дорожках красного кирпича. Золотистые деревья над прудами. Ярко-голубое, до рези в глазах, небо. Мне нравилось, что каменные ступеньки при входе в учебный корпус слегка продавлены посредине многолетним хождением ног. Мне нравился перезвон колоколов нашей церкви. Под Хэллоуин кто-нибудь из старших учителей обязательно рассказывал нам легенду о черте с витража, который звонил в колокола в неурочный час, почему-то, не помню, почему именно, в дань уважения к Сэмюэлу Друри, четвертому ректору школы. Имя Друри носила общага, в которой я натаскивала Брофи по математике. Она стояла на отшибе среди деревьев, рядом простиралось открытое поле. Вечерами, когда я возвращалась к себе, над этим полем сияли фантастически красивые звезды. Помню, что я