Русский сыщик И. Д. Путилин т. 1 - Иван Дмитриевич Путилин

унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападающий завертелся волчком от боли.

Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого — Митрича, которого я сейчас же узнал.

Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже два раза задела Курленко, хотевшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.

Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты... Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной, и затянутый петлей вокруг шеи Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я снял тотчас же петлю и затем связал ему с помощью Курленко ноги и руки.

Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стречка в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно.

Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.

IX

Нужно сознаться, что наутро я с некоторым удовольствием даже приступил к допросу и начал, конечно, с Митрича...

Ведь, в сущности, он был у меня в руках, и мне доставляло, не скрою этого, некоторое злорадное удовольствие поиграть с ним, как кошке с мышью...

Быть может, кто-либо и осудит меня за такое чувство, и он будет прав. Но, повторяю опять, я был тогда еще слишком молод, а кроме того, воспоминание о том грабеже, который учинили надо мной эти негодяи, и о том чисто животном страхе, который я пережил благодаря им, были еще слишком свежи в моей памяти.

Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо-вызывающем лице его еще сохранились следы сажи и красной краски. Я невольно улыбнулся.

Городовой вышел и оставил нас одних.

— Ну-с, как же тебя звать? — задал я обыкновенный вопрос.

— Не могу припомнить! — последовал ответ.

— Гм!.. Вот как! Забыл, значит?.. Как же это так?

— Да так! Имя больно хитрое поп, когда крестил, дал... Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл... Просто никак припомнить не могу! — говорил задержанный, все еще глядя в сторону; но речь его принимала все более и более наглый оттенок.

— Тэ-э-эк-с, — протянул я. — Что же это ты, бедняга непомнящая, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?

— Ничего... Так... Хожу, значит, по своим надобностям...

— Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?

— И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения-то не было... Так просто подошел попросить, чтоб подвезли. А на меня вдруг как накинутся... Я думал — разбойники!

— Вот как! Притомился, значит, по дороженьке, подломились резвы ноженьки, захотелось подъехать... А на него, бедного, нападают, как на какого-либо разбойника... Ведь так? — сказал я...

Какая-то неуловимая не то улыбка, не то гримаса пробежала по лицу допрашиваемого. Он опять скользнул по мне взглядом, пожал плечами и произнес:

— Именно-с так.

Наступило молчание. Преступник стоял и глядел в угол, а я злорадно думал: «Постой же, вот я тебе покажу «забыл», мерзавец... Вот я тебя ошпарю».

Я вдруг встал и решительно выпрямился:

— А ну-ка, Митрич, погляди-ка на меня хорошенько! Не узнаешь ли?.. — внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.

Допрашиваемый как-то вздернулся и взглянул на меня широко раскрытыми глазами.

— Не могу знать, ваше благородие, — быстро проговорил он...

— Но ведь ты — Митрич? — спросил я.

Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая-то кривая...

— Что ж! Пускай, по-вашему, буду и Митрич, ежели вам угодно, вам лучше знать... — начал говорить он...

— Да, да! Именно мне лучше знать. И я знаю, что ты — Митрич. Да и меня ты должен знать! Погляди-ка внимательнее...

Митрич вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.

— Не могу припомнить! — проговорил он.

— Ну, так я тебе помогу припомнить. Где ты был ночью 15 августа, в самый праздник Успения Пресвятой Богородицы?

— В гостях у товарища!

— Не греши и не ври, мерзавец! — проговорил я грозно. — Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот великий праздник... свой престольный праздник, — подчеркнул я.

Митрич изумленно смотрел на меня и начал бледнеть, а я, не давая ему опомниться, продолжал:

— Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, чтобы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая бессмысленная скотина бросился ты на безоружного одинокого с топором! Только потому человека не убил, что «не хотелось в такой праздник рук марать»... — сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое последнее слово.

— Да неужто это были вы, ваше благородие? — почти со страхом произнес Митрич, отступая шаг назад.

— Ага! Узнал небось!..

Митрич бросился на колени.

— Мой... наш грех! Простите! — пробормотал он.

Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.

— Ну, а ограбленная и избитая чухонка, ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо. Ведь я все знаю. Признаешься — тебе же лучше будет!

— Повинны и в этом! — хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Митрич.

Шаг за шагом затем удалось мне выпытать у него о всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухон, которые, вообще говоря, не жаловались даже на эти грабежи.

— Почему так?

— Да видите, ваше благородие, они думали, что мы всамделишные черти! — пояснял Митрич.

Я вспомнил об этом маскараде и потребовал дальнейших пояснений.

— Да, правду говорить, ваше благородие, не хотелось нам напрасно кровь проливать... Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили. Ведь на нечистую силу не пойдешь же квартальному заявлять! Ну вот для этого самого и комедь эту играли...

— И доигрались до арестантских рот! Эх вы... Бедные черти!

Меня заинтересовал еще один вопрос:

— Но ведь со мною-то вы не комедь играли? Ведь действительно убить собрались? А?..

Митрич почесал за