Семен Гейченко - У лукоморья

— Уж как лихо при немцах всем нам ни было, а книга Пушкина всегда была при мне. Ее купил я здесь, в Михайловском, почитай лет сорок тому назад! Она была для меня и моей семьи единственным утешением в те страшные годы…

Эту историю о колхознике-пушкинисте я рассказал Сергею Ивановичу Вавилову, тогдашнему президенту Академии наук, когда делал ему очередной отчет о ходе восстановления Пушкинского заповедника. Сергей Иванович попросил свою секретаршу достать ему однотомник Пушкина.

Вручая мне книгу для передачи деду Антонову, президент сделал на книге надпись:

«Уважаемому тов. Антонову — участнику празднования в селе Михайловском 146-й годовщины со дня рождения А. С. Пушкина с пожеланием многих лет жизни.

У ЛУКОМОРЬЯ

Неподалеку от Тригорского, между Соротью и Великой, — красивое лукоморье. В этом месте берега Великой расходятся, и русло превращается в покатую луговину, на которой там и сям виднеются густые кусты ракиты и ивы.

У лукоморья — небольшая старинная деревушка; когда-то она входила в состав псковского пригорода Воронин и была приписана к Тригорскому имению Осиповых-Вульф. Теперь эта деревушка — часть колхоза имени Пушкина. Несколько веков здесь жили одни Егоровы. Все они были в родстве друг с другом, кто в близком, кто в дальнем, а кто и вовсе «десятая вода на киселе». Живут Егоровы и сейчас, но теперь у всех у них фамилии разные, притом все пушкинские. Как же это получилось?

В юбилейном 1937 году выдавали жителям деревни паспорта. Паспортисты, составляя предварительные списки и оформляя документы жителей деревни, стали в тупик — одни Егоровы! А мужчины большей частью — Егоры Егорычи Егоровы. Как тут не запутаться? Паспортисты посоветовались с колхозниками и предложили им взять каждому новую фамилию. Какую кто хочет.

Все стали просить дать фамилию Пушкин. Кое-кому посчастливилось. Но всем Пушкина не дали. Тогда Егоровы стали брать себе фамилии друзей, лицейских братьев, товарищей Пушкина, имена которых в тот год были у всех на сердце и на уме. Так появились Пущины, Назимовы, Рылеевы. Но потом и на эти фамилии встал «запрет». Когда старику и старухе Егоровым подошла очередь получать документы, все мало-мальски подходящие фамилии были уже разобраны. Старик решил остаться Егоровым. А старуха в конце концов надумала взять фамилию хоть и не совсем пушкинскую, но весьма выразительную и благозвучную Дуэльская.

Получив паспорт, старуха в тот же день отправилась в Пушкинские Горы. В книжном магазине она купила цветную репродукцию с картины художника Шестопалова «Дуэль Пушкина с Дантесом», принесла ее домой и повесила в красном углу, рядом с венчальными свечами и Георгием Победоносцем с Воронича — «покровителем ворокчан и всех Егоровых».

Старики были очень древние. Давно потеряли счет годам. Но продолжали работать в колхозе, за что имели от всех большое уважение.

Дом их стоял на отлете от всей деревни и был такой же старый, как они сами. Чуточку осел набок, но был еще вполне крепок. Рядом с домом стояла вековая дикая груша, привалившаяся ветвями к кровле дома. Глядя на дерево, трудно было сказать, где кончалась кровля и где начиналась груша: та и другая были одного цвета — весной и летом зеленые, а осенью серые.

За домом стоял небольшой сад с вишняком и ветвистыми яблонями. Через сад вилась тропинка. Она вела к большому мочилу, где во время оно вся деревня мочила лен и коноплю…

Шли годы, и ничто не менялось в жизни стариков.

Но вот к лукоморью пришла война, враг, неволя. И началась какая-то непонятная жизнь, словно это была уже и не жизнь… Явились в деревню немецкие солдаты и офицеры. Они очень торопились, суетились и кричали. Всем было велено рубить лес, таскать бревна, рыть окопы, строить блиндажи. Давай, давай, давай…

А потом пришли полицаи, староста и эсэсовцы. Приказали всем покинуть дома и погнали под конвоем бог знает куда. Когда изгнанники поднялись на Поклонную гору, они увидели вместо деревни огромный костер.

Шли они день, еще день и ночь и наконец получили объявление, что здесь им будут выселки…

В 1944 году настал фашистскому мучительству конец, и все тронулись обратно.

Старики не узнали своих мест. Всё переменилось. Всё как-то уменьшилось. Всё было какое-то серое, ржавое, убитое. И сада не было, и дома не было. Лишь только печка напоминала о том, что тут некогда стоял их родной дом. Русская печка — она ведь самая живучая вещь на свете!

Начали разбирать вражеские блиндажи, бункера, дзоты. Их было много, и все они были построены по-немецки добротно, из хороших бревен, в несколько накатов. Лес породистый, из Михайловских заповедных рощ.

Стали люди строить себе новое жилье.

— Ну, а мы что же делать будем? — спросил старик старуху.

— Что делать? Да как все, — отвечала старуха. — Тоже избу сложим. Что мы рыжие, что ли! Накатаем бревен и построим. Подумаешь, великое дело!

Один бог да ворончанские святители знают, как старики ухитрились накатать себе бревен и поставить новый сруб. Добрые соседи — Пушкины и Языковы, конечно, помогли малость…

Через год домишко был готов. Ожили дед с бабой. Ожила и старая груша: она пустила новые побеги и вновь собиралась привалиться к кровле.

Но вот в один, как говорится, прекрасный летний день 1946 года в деревню вошли саперы и разбили свой лагерь у лукоморья.

Каждый день они выходили в поле и проверяли его пядь за пядью.

И тут беда. Подошли саперы к усадьбе деда, заработали приборы и вдруг забеспокоились. Офицер приказал осторожно рыть землю. Когда сняли несколько слоев, открылась черная яма, коридором уходящая под новый дедов дом. Яма была большая, внутри обложенная динамитом. А в яме — целый склад фашистских снарядов, густо смазанных каким-то темным вонючим салом. Снаряды лежали ровными рядами. Их было много. Очень много.

Саперы работали тихо. И всё было тихо. Офицер посмотрел и так и эдак. Подумал, опять посмотрел. И приказал кликнуть деда.

— Вот, дедушка, какое дело, — сказал офицер. — Ты понимаешь, какая история получается… ты только не горюй. Вот тебе честное слово советского офицера… Мы тебя не обидим. Команда у меня боевая. Всё есть — и плотники, и столяры первоклассные. Мы быстро твой дом разберем, отнесем вон тогда подальше. А потом одним махом всю эту нечисть рванем — и дело с концом. Яму зароем, разровняем и опять твой дом на место поставим. Еще лучше отделаем…

Старик ничего не ответил. У него отнялся язык.