Валерия - И жизнь, и слезы, и любовь

На следующий день решили продолжить празднование дома в тесном семейном кругу: мы с Шуйским, трое наших детей, няня, работавшая у нас в тот период, наша любимая няня Маша, которая уже с нами не жила, но часто навещала, и сестра Таня. Накрыли праздничный стол, разлили по бокалам французское красное вино, произнесли первый тост. И вдруг наш счастливый именинник задает своей сестре вопрос:

— Кто рыбу чистил?

Она отвечает:

— Маша.

Он:

— Я сказал, чтобы ты это сделала.

Она:

— Я не могла почистить, потому что палец болит.

Он:

— Я сказал: ты в моем доме будешь делать то, что я скажу. Скажу дерьмо есть — будешь есть.

В этот момент он, размахнувшись, плеснул ей в лицо вино из своего бокала.

Красота убранства стола была нарушена растекшимся, словно кровь, вином. Белая стена комнаты мгновенно покрылась красными разводами. Вздрогнув от неожиданности, все замерли. Затаив дыхание, испуганные дети с ужасом взирали на происходившее, но по-взрослому понимали: надо молчать, чтобы всем не стало еще хуже. Потом он резко вскочил, схватил Таню за волосы и потащил к выходу. В нашей крёкшинской «роскошной вилле» не было даже центральной канализации, а во дворе находился специальный резервуар для стока нечистот, который раз в полгода опорожнялся. Он подтащил к нему сестру, открыл крышку коллектора и, держа за волосы, пригнул Таню к земле, грозя окунуть ее с головой в дурно пахнущую жидкость.

Мы все, находящиеся в доме, слышали звуки ударов. Как он ее бил, мы не видели. Таня, заплаканная, вся в ссадинах, вбежала в дом, закрылась в комнате и несколько дней не показывалась ему на глаза.

Как долго я потом вспоминала Танино бледное лицо во время драки после похорон их отца и ее слова о том, что мне еще многое неведомо…

Шуйский был спокоен как танк. Все вернулось на круги своя. Через моих адвокатов он смог мне внушить: после развода я останусь без детей, работы и имущества.

Заработав репутацию взбалмошной и вздорной бабенки, я могла успокоиться и знать: мой повелитель, позевывая, наблюдает со стороны все мои ужимки и прыжки, будучи уверен, что его жертва никуда от него не денется.

Шуйский ослабил бдительность. И тут я сразу поставила перед ним условие:

— Милый, если ты меня еще раз хоть пальцем тронешь, меня рядом с тобой больше не будет. И о том, что ты вытворяешь, узнают все.

Мы с ним договорились так: Шуйский жил в Москве (он там квартиру снимал), а я туда приезжала, когда считала возможным быть рядом.

Через два месяца мы шумно отпраздновали мой день рождения в клубе «Кино». Я выступила перед гостями — деньги, которые мне выдали за это владельцы клуба, мой рачительный продюсер пустил на оплату банкета. Он еще упрекнул меня:

— Я тебе уже дал пятьсот долларов на фотографа.

— Спасибо.

Шуйский, как всегда после примирений, стал со мной весьма любезен и предупредителен. Знал по опыту: он потихонечку войдет в доверие, а дальше опять будет вести себя так, как обычно.

Но мой расчет на этот раз оказался верным.

Я стала работать в студии. Появились новые песни, которые Шуйский, видимо, хранил в загашниках до лучших времен. Я снова стала дешифровщиком. Он бренчит нечто непонятное — я расшифровываю. Потом пригласили хорошего аранжировщика. Так появились «Ты где-то там», «Метелица», «Рига — Москва».

С сентября 1999 года я вернулась к гастролям. Публике было объявлено: у Валерии подросли дети и она смогла вновь начать концертную деятельность.

Постоянные отъезды были мне на руку. Я подолгу не видела Шуйского, никто не мотал мне нервов. Я готова была работать сколько угодно. Но у меня по-прежнему очень болела душа за детей. Как они там без меня?

В тот период у нас работала другая няня. Вернуться в дом к Шуйскому после того, что было, Маша не могла. Я, еще живя на Клязьме, порекомендовала ее Игорю Матвиенко, у которого она готовила, помогала по хозяйству.

Благодаря моим заработкам у нас появились деньги. И Шуйский вступил в какой-то головокружительный круговорот с покупкой-продажей недвижимости.

В самом начале нашей семейной жизни мы приобрели расселенную коммунальную квартиру на Камергерском. Она была в ужасном состоянии, а ремонтировать было не на что. Она так и стояла закрытая. И сейчас, когда появились деньги, ее отремонтировали. Потом Шуйский купил еще одну квартиру. Затем — помещение под офис. Он оформил дело так: вся приобретенная недвижимость принадлежит тому из супругов, на чье имя приобретена. Нетрудно догадаться, на кого это богатство было записано.

В качестве заключительного мощного аккорда своей риэлторской лихорадки Шуйский приобрел двое апартаментов площадью триста сорок и сто семьдесят пять квадратных метров на Кутузовском проспекте и внушительных размеров офисное помещение.

Во время раздела имущества Шуйский очень афишировал, что мне достается «имение» в Крёкшино. Эти руины до сих пор перестраиваются.

Но все равно жест был широкий — оставить мне весь дом целиком. До этого Шуйский предлагал «виллу» поделить пополам:

— Лер, а что? Там два входа — ты будешь заходить с одной стороны, а я с другой.

Постепенно мой гастрольный график трансформировался в то, что на жаргоне музыкантов называется чесом. Я давала по тридцать — тридцать пять концертов в месяц. Сейчас я понимаю, какой это был риск: я могла запросто в один прекрасный день остаться без голоса при такой нагрузке.

Что я получала, фактически работая одна на всю семью? Я еле добилась гонорара от моего рабовладельца (хотя только по документам), да и то двадцать пять процентов от суммы, вырученной за выступления. Я спрашиваю:

— Саша, куда идут все остальные деньги?

— Как куда? А содержание офиса? А оплата труда работников?

Вопросы о том, почему мы хотя бы какую-то жилплощадь не покупаем на мое имя или имена детей, приводили Шуйского в ярость.

— Это что еще? Ты смотришь в сторону развода? Тебе какая разница?

Изводил меня напором. Пока моя карьера, вся недвижимость и деньги находились в его руках, он думал: я никуда не денусь.

Я еще не писала о том, что пару раз пыталась подать на развод, но потом сама же забирала заявление, не доводя дела до конца. Шуйского это развлекало.

Жизнь продолжалась. Шел конец 2001 года. Я была до предела измотана концертами. Из-за усталости моя любимая работа — мое спасение, мое лекарство от всех невзгод — стала мне не в радость.

Радости общения с детьми Шуйский тоже старался меня лишить: он требовал, чтобы я уделяла внимание только ему, подчинила жизнь интересам своего Пигмалиона, без которого я — ничто и никто.