Людмила Бояджиева - Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

Красавицей Анна не была, она, как считали ее поклонники, была больше чем красавица. Молодая Гумильвица даже среди красоток, собиравшихся в «Собаке», привлекала внимание своей нестандартной одухотворенностью, «отделенностью ото всех». Какая уж тут «дворняжка» — самая аристократическая порода заявляла о себе в манере двигаться, острить, молчать.

Да, я любила их, те сборища ночные, —На маленьком столе стаканы ледяные,Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,Камина красного тяжелый, зимний жар,Веселость едкую литературной шутки…

Но конечно же у полупьяной, талантливой, шумной, валяющей дурака «Собаки» был сильный душок «кабака и вульгарности», как справедливо считали снобы. Блок, брезгливо «Собаки» сторонившийся, литературовед-аристократ Недоброво и прочие солидные мэтры сюда не заходили. Анна ощущала этот пошловатый, рисковый привкус увеселений. Он ей нравился, но отмежеваться от бесшабашного веселья она считала необходимым. Ведь у нее совсем иной полет. «Вечно и всюду чужая», — писал Гумилев. Значит, надо держать марку. Становясь примадонной «Собаки», Ахматова старалась сохранить манеру отстраненности и аристократической строгости. Но не лишала себя эксцентричных выпадов и амурных радостей. Поднявшись из-за стола, могла сделать «змейку» — обвить стул изогнутым, ноги к голове, телом. Ее гибкость, как и тонкость кости, — совершенно исключительная, ошеломляла многих. Однако смелые трюки не исключали довольно резкого тона с теми, кто, как считала Ахматова, позволял себе амикошонство.

Юный Маяковский однажды, держа ее хрупкую руку в своей огромной пятерне, громко восхитился:

— Пальчики-то, пальчики-то! Боже ты мой!

Ахматова нахмурилась и отвернулась. Таких манер она не принимала.

Гумилев привык, что Анна часто проводила в «Собаке» ночь напролет. Посидев в кабаре, пообщавшись с друзьями, он уезжал пораньше, оставив жену развлекаться.

Глава 9

«Да, я любила их, те сборища ночные…» А.А.

В пятом часу утра «Бродячая собака» затихала в клубах дыма.

Сидя у камина, Ахматова прихлебывала черный кофе и курила тонкую папиросу. Она была бледна от усталости, вина, резкого света. Уголки губ опустились, ключицы резко выдавались. Глаза — холодные и неподвижные, как у незрячего. Она никогда не оставалась одна. Друзья, поклонники, влюбленные, околобогемные дамы в причудливых шляпах вились вокруг: Ахматова — всероссийская знаменитость. С того вечера, когда в «Башне» ее поздравил Вячеслав Иванов, прошло два года. Выступления на литературных вечерах, публикации в периодике, частые чтения в «Собаке» принесли Ахматовой огромную популярность.

Гумилев помог жене отобрать из двухсот стихотворений те сорок шесть, которые составили первую ее книгу «Вечер». Заплатив сто рублей, он издал сборник в своем «Цехе поэтов». Предисловие, написанное Михаилом Кузминым, заканчивалось торжественно: «Итак, судари и сударыни, к вам идет новый, молодой, но имеющий все данные стать настоящим поэт. А зовут его — Анна Ахматова».

Вышедший в начале марта, сборник наделал много шума. Оказалось, что Ахматова восприняла установки акмеистической «программы» по-своему, трансформировав ее в соответствии с природой своего таланта. Ей удалось запечатлеть феномен двойственности мира. В стихах Ахматовой реальность существует в двух ипостасях — видимой и невидимой, поверхностной — познаваемой и глубинной — лишь смутно ощущаемой. Она нередко подходила к «самому краю» непознаваемого, но всегда останавливалась там, где мир еще видим и тверд. Силу и свежесть ее стихов ощущали, но нащупать тайну их завораживающей проникновенности смогли лишь позже.

Анна пожинала плоды славы. Она перестала скрывать свои увлеченности, кокетничала на глазах у завсегдатаев «Собаки» то с графом Зубовым, то с Зенкевичем и Шилейко и чуть не закрутила роман с Артуром Лурье.

Валентин Платонович Зубов — персона в Питере очень известная — коллекционер, меценат, основатель Института искусств. К тому же — богач и настоящий граф. К ногам Анны, сидящей в «Собаке», приносили от Зубова огромные букеты. А потом он умыкал ее на своем «Роллс-Ройсе», убедив весь Петербург в их бурном романе. Зубов заметил Анну еще в новогоднюю ночь на открытии «Собаки». На следующий год он подарил ей каталог своей коллекции, а приглашение на новогодний бал 1914 года вложил в корзину роз. В черно-мраморный дворец Зубова Анна поехать не смогла — была нездорова и отослала с нарочным записку со стихами:

…А вы останьтесь верным другомИ не сердитесь на меня,Ведь я прикована недугомК моей кушетке на три дня.И дом припоминая темныйНа левом берегу Невы,Смотрю, как ласковы и томныТе розы, что прислали вы.

Отсылка к женским недомоганиям звучит довольно интимно, как и к «томным, ласковым розам», и воспоминаниям о черно-мраморном дворце. Тем более что Валентин Платонович с очевидностью роли «верного друга» не ограничивался. В марте 1914-го он заказал в типографии уникальный экземпляр вышедшего сборника Ахматовой «Четки» — в парче под девятнадцатый век, и преподнес его Анне прямо в «Собаке»…

Блестящий пианист, композитор Артур Лурье был знаменит как создатель нового направления в музыке. Носатый гений добивался внимания Анны и чуть было не завлек ее в интимные отношения. Но водевильная ситуация открыла неожиданную деталь: эксцентричный музыкант оказался «сердечным другом» близкой приятельницы Анны — Ольги Судейкиной…

Перечислять рыцарей Ахматовой и тем более определять степень близости поэтессы с ними — занятие увлекательное разве что для светских сплетников давно ушедших лет. Мы лишь заметим: у ее ног всегда были мужчины — и самые значительные, и случайные, к которым внезапно рванулось сердце.

Папироска дымилась в тонкой руке, зябкие плечи, закутанные в шаль, вздрагивали от кашля. Комната на Тучке сыра и холодна, а в «Собаке» слишком дымно для легких Анны. У нее постоянный бронхит, в верхушке легкого прослушиваются хрипы, возможно, свидетельствующие о появлении нового очага затемнения.

— Вам холодно, вы простужены? — К ее столику подошел юный поэт, старательно прячущий обтрепанные манжеты чужого смокинга. Копна романтических кудрей над бледным лицом, лиловые тени вокруг глаз.

— Нет, я совсем здорова. — Анна всмотрелась в его зрачки — глубокие, отчаянные. И отвернулась.

— Но вы кашляете, — не отступал он.

— Ах, это… Это не простуда, это чахотка. — Легким движением кисти, отягощенной перстнями, она указала на место рядом.