Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

Рядом с храмом Фумон-ин на северо-востоке города есть мост под названием Адзуки-тоги-баси или Мост Полоскания Гороха. Легенда гласит, что в прежние годы под мостом сидел призрак женщины, полоскавшей воображаемый горох. В Японии растет прелестный японский ирис радужно-фиолетового цвета, который называют каки-цубата. Об этом цветке сложена песня «Каки-цубата-но ута». Эту песню нельзя петь рядом с мостом, потому что по какой-то странной, давно забытой причине духи, обитающие в этом месте, услышав напев, начинают сильно злиться, из-за чего поющего преследуют ужасные невзгоды. Один самурай, который ничего не боялся, однажды вышел на мост и громко запел песню. Не увидев никаких духов, он рассмеялся и ушел домой. У ворот дома он встретил красивую высокую женщину, которую прежде нигде не видел, та поклонилась и вручила самураю лакированную шкатулку фуми-бако, в каких женщины хранят письма. Самурай, как подобает рыцарю, поклонился, однако женщина сказала: «Я всего лишь прислуга, подарок передает моя хозяйка», – и скрылась из виду. Открыв шкатулку, воин увидел окровавленную голову младенца. А войдя в дом, обнаружил на полу гостиной обезглавленное тело своего собственного сына.

О кладбище Дай-Одзи, что на улице Накабарамати, рассказывают следующую историю. На этой улице есть амейя, лавка, в которой продают мидзу-амэ, сироп янтарного цвета, сделанный из солода. Его дают детям, когда не удается достать молока. Каждый вечер в поздний час в лавку приходила очень бледная женщина, вся одетая в белое, чтобы купить мидзу-амэ на один рин[38]. Хозяина лавки поражали ее бледность и худоба, и он не раз ненавязчиво спрашивал посетительницу о причине, но она никогда ничего не отвечала. Однажды вечером он из любопытства увязался за ней. Женщина пришла на кладбище, лавочник испугался и повернул обратно.

На следующий вечер женщина опять появилась в лавке, но не стала покупать мидзу-амэ и лишь поманила продавца за собой. Он, прихватив с собой друзей, пришел с ней на кладбище. Там она сошла в могилу и исчезла, а из-под земли послышался плач ребенка. Вскрыв могилу, лавочник с друзьями обнаружил труп женщины, приходившей по вечерам в лавку, и живого ребенка, который засмеялся, увидев свет фонаря. Рядом с ребенком лежала маленькая плошка мидзу-амэ. Мать похоронили, когда она была еще жива, ребенок родился в могиле, и дух матери за ним ухаживал, потому что любовь сильнее смерти.

Часть 19

Я иду через мост Тэндзин-баси, по маленьким улочкам и тесным, густонаселенным районам мимо многих заброшенных, приходящих в упадок феодальных поместий в самый дальний юго-западный конец города, чтобы посмотреть на закат из собаи[39] с видом на озеро. Смотреть на заходящее солнце из этой точки – одно из удовольствий Мацуэ.

В Японии не бывает таких закатов, как в тропиках. Здешний свет нежен, точно сон. Никакого буйства красок, эта часть Востока не отличается хроматическими бурями. Все на небосводе и на водной глади состоит не столько из тонов, сколько из тонких, как акварель, оттенков. Я полагаю, что восхитительный вкус японцев в области тонов и оттенков, находящий выражение в окраске местных изделий, сформировался под воздействием кроткой красоты природных расцветок этого сдержанного мира, не знающего аляповатости.

Передо мной спит прекрасное, мягко светящееся, огромное озеро, окаймленное цепью голубых вулканических гор, напоминающих сьерру. Справа от меня, в восточной части города, раскинул свои крыши из серо-голубой черепицы самый древний квартал города. Дома гурьбой спускаются к берегу, чтобы окунуть в воду свои деревянные ноги. В подзорную трубу я вижу окна своей гостиницы и широко раскинувшиеся за ней крыши, а главное – зеленый холм с мрачным, нависающим замком. Солнце начинает садиться, на воде и в небе появляются изысканные полутона.

За индиговой чернотой холмистой гряды клубятся роковые сочные пурпурные тона, плавно переходящие в сдержанные алые оттенки и тусклое золото, которые в свою очередь тают в синеве, превращаясь в призрачную зелень. Глубокие воды в дальней части озера приобретают неописуемый нежно-фиолетовый оттенок, а силуэт острова с темнеющими соснами как будто плывет в этом море мягкого, сахарного цвета. Более мелкие и близкие ко мне участки отделены течением от глубин четко, будто нарисованной линией, и вся поверхность по эту ее сторону – сплошная мерцающая бронза благородного насыщенного рыжевато-золотистого цвета.

Более слабые тона меняются каждые пять минут, причудливо перетекая друг в друга, словно переливы тончайшего шелка-шанжана.

Часть 20

Часто на ночных улицах, особенно во время святых праздников (мацури), внимание привлекает безмолвная, восхищенная толпа, теснящаяся перед маленькой будкой. Когда удается что-то увидеть, оказывается, что смотреть, собственно говоря, не на что – какие-то вазы с цветами или легкими изящными ветками, срезанными с цветущего дерева. В будке всего лишь показывают цветы или, вернее говоря, дают бесплатное представление искусства составления букетов. Японцы не отрезают бутоны, чтобы составить из них бессмысленный калейдоскоп, как это принято у нас, варваров. Японцы любят природу, они понимают, насколько естественное очарование цветов зависит от их расположения и позиции, соотношения листков и стеблей, и выбирают каждую красивую ветку или соцветие такими, как их создала природа. Поначалу подобная экспозиция совершенно непонятна гостю с Запада, он остается невеждой даже в сравнении с местными кули. Но пока ты недоумеваешь по поводу интереса народа к этому скромному представлению, его очарование уже начинает на тебя действовать, становится для тебя откровением, и, несмотря на чванливую идею превосходства Запада, ты смиренно осознаешь, что все выставки цветов, виденные тобой за границей, выглядят уродством по сравнению с этими простыми веточками. Ты также замечаешь, насколько белый или голубой экран позади цветов усиливает свет фонаря или лампы. Ведь экран ставят с особой целью – показать, что растения отбрасывают тени. Контрастные силуэты веточек и цветков прекрасны настолько, что перед ними отступает воображение любого западного художника-декоратора.

Часть 21

В этом краю, самое древнее название которого Место, Откуда Выходят Облака, еще не закончился сезон туманов. С наступлением сумерек тонкая призрачная мгла поднимается над землей и водами озера, словно саваном накрывая поверхности и медленно поглощая расстояния. Наклонившись по дороге домой над парапетом Тэндзин-баси, чтобы бросить последний взгляд на восток, я замечаю, что очертания гор уже потеряли форму. Передо мной расстилается призрачный паводок, уходящий в далекую пустоту, лишенную горизонта, – фантом озера. До меня вдруг доходит, что плывущие по воде маленькие белые предметы медленно сыплются из рук женщины, стоящей на мосту и что-то бормочущей нежным голосом. Она