Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

авансы и в займы я.

Гражданин,

      учтите билет проездной!

– Поэзия

     – вся! —

          езда в незнаемое.

Поэзия —

     та же добыча радия.

В грамм добыча,

        в год труды.

Изводишь

     единого слова ради

тысячи тонн

      словесной руды.

Но как

   испепеляюще

          слов этих жжение

рядом

   с тлением

        слова-сырца.

Эти слова

     приводят в движение

тысячи лет

     миллионов сердца.

Конечно,

     различны поэтов сорта.

У скольких поэтов

         легкость руки!

Тянет,

   как фокусник,

          строчку изо рта

и у себя

    и у других.

Что говорить

       о лирических кастратах?!

Строчку

    чужую

       вставит – и рад.

Это

  обычное

      воровство и растрата

среди охвативших страну растрат.

Эти

  сегодня

      стихи и оды,

в аплодисментах

        ревомые ревмя,

войдут

     в историю

         как накладные расходы

на сделанное

       нами —

          двумя или тремя.

Пуд,

   как говорится,

         соли столовой

съешь

   и сотней папирос клуби,

чтобы

   добыть

       драгоценное слово

из артезианских

        людских глубин.

И сразу

    ниже

       налога рост.

Скиньте

    с обложенья

          нуля колесо!

Рубль девяносто

        сотня папирос,

рубль шестьдесят

         столовая соль.

В вашей анкете

        вопросов масса:

– Были выезды?

         Или выездов нет? —

А что,

   если я

      десяток пегасов

загнал

   за последние

          15 лет?!

У вас —

    в мое положение войдите —

про слуг

    и имущество

           с этого угла.

А что,

   если я

      народа водитель

и одновреме́нно —

         народный слуга?

Класс

   гласит

       из слова из нашего,

а мы,

   пролетарии,

         двигатели пера.

Машину

    души

       с годами изнашиваешь.

Говорят:

    – в архив,

         исписался,

               пора! —

Все меньше любится,

           все меньше дерзается,

и лоб мой

     время

        с разбега круши́т.

Приходит

     страшнейшая из амортизаций —

амортизация

       сердца и души.

И когда

    это солнце

         разжиревшим боровом

взойдет

    над грядущим

           без нищих и калек, —

я

 уже

   сгнию,

      умерший под забором,

рядом

   с десятком

         моих коллег.

Подведите

     мой

        посмертный баланс!

Я утверждаю

       и – знаю – не налгу:

на фоне

    сегодняшних

             дельцов и пролаз

я буду

    – один! —

         в непролазном долгу.

Долг наш —

      реветь

          медногорлой сиреной

в тумане мещанья,

         у бурь в кипеньи.

Поэт

   всегда

      должник вселенной,

платящий

     на гóре

         проценты

              и пени,

Я

в долгу

перед Бродвейской лампионией,

перед вами,

      багдадские небеса,

перед Красной Армией,

              перед вишнями Японии —

перед всем,

      про что

          не успел написать.

А зачем

    вообще

        эта шапка Сене?

Чтобы – целься рифмой

            и ритмом ярись?

Слово поэта —

ваше воскресение,

ваше бессмертие,

         гражданин канцелярист.

Через столетья

        в бумажной раме

возьми строку

       и время верни!

И встанет

     день этот

          с фининспекторами,

с блеском чудес

        и с вонью чернил.

Сегодняшних дней убежденный житель,

выправьте

      в энкапеэс

           на бессмертье билет

и, высчитав

      действие стихов,

              разложите

заработок мой

       на триста лет!

Но сила поэта

       не только в этом,

что, вас

    вспоминая,

          в грядущем икнут.

Нет!

  И сегодня

       рифма поэта —

ласка

   и лозунг,

       и штык,

           и кнут.

Гражданин фининспектор,

             я выплачу пять,

все

  нули

    у цифры скрестя!

Я

   по праву

      требую пядь

в ряду

   беднейших

         рабочих и крестьян.

А если

    вам кажется,

          что всего дело́в —

это пользоваться

         чужими словесами,

то вот вам,

     товарищи,

          мое стило́,

и можете

     писать

        сами!

Сергею Есенину

Вы ушли,

      как говорится,

             в мир в иной.

Пустота…

      Летите,

         в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

         ни пивной.

Трезвость.

Нет, Есенин,

        это

         не насмешка.

В горле

    горе комом —

            не смешок.

Вижу —

     взрезанной рукой помешкав,

собственных

        костей

           качаете мешок.

– Прекратите!

        Бросьте!

            Вы в своем уме ли?

Дать,

   чтоб щеки

        заливал

             смертельный мел?!

Вы ж

   такое

      загибать умели,

что другой

      на свете

          не умел.

Почему?

     Зачем?

        Недоуменье смяло.

Критики бормочут:

          – Этому вина

то…

  да сё…

      а главное,

           что смычки мало,

в результате

       много пива и вина. —

Дескать,

     заменить бы вам

                богему

                  классом,

класс влиял на вас,

            и было б не до драк.

Ну, а класс-то

         жажду

           заливает квасом?

Класс – он тоже

         выпить не дурак.

Дескать,

    к вам приставить бы

             кого из напосто2в —

стали б

    содержанием

           премного одарённей.

Вы бы

   в