Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер

почитателей таланта Арто значились композиторы Гектор Берлиоз и Джакомо Мейербер.

В 1868 году Арто впервые приехала в Россию уже как известная певица, пела в спектаклях Итальянской оперы в Москве и Петербурге и имела большой успех. Герман Ларош был не исключением и также попал под очарование ее таланта. Он писал: «Тут-то неистощимое разнообразие средств гениальной артистки обнаружилось, как ослепительный феномен. Можно сказать, что во всех родах музыки, во всем царстве лирических настроений не было идеи, не было образа, к воспроизведению которого она была бы не способна… молодой, слегка резкий, более гобойный, чем флейточный, тембр дышал не поддающейся описанию прелестью, звучал негою и страстью»[252]. При этом внешней красотой Арто не отличалась, но невероятная харизма и артистизм не просто компенсировали, а гипнотизировали и ее зрителей, и всех, знавших ее. Ларош вспоминал: «…она была некрасива. Весьма ошибется тот, кто почувствует к ней филантропическое сожаление или предположит, что она с великим трудом, посредством тайн искусства и туалета принуждена была бороться с невыгодным впечатлением, производимым ее наружностью. Она покоряла сердца и мутила разум наравне с безукоризненной красавицей. Удивительная белизна тела, редкая пластика и грация движений, красота рук и шеи были не единственным оружием: при всей неправильности лица, в нем было изумительное очарование и между несметным множеством виденных мною Маргарит я не помню более идеальной и пленительной. Конечно, тут подкупал драматический талант. Я не видал человека более сжившегося со сценой: от первого, по-видимому, незначительного движения, до последнего крика торжества или отчаяния – иллюзия была полная; ни одна черта не обличала лицедейки, [ничто] не позволяло вам выходить из области грезы и вымысла, и это тем удивительнее, что драматический талант Арто не имел специальности, что комическое, трагическое и деми-карактер равно были ее царством. Эта энциклопедичность и объективность дарования не сопровождались холодностью, а были последствием необыкновенного богатства и отзывчивости натуры, умевшей воспламеняться в самых различных и, по-видимому, исключавших одна другую задачах»[253].

Знакомство Чайковского с Дезире Арто состоялось вскоре после ее приезда в Москву, весной 1868 года. Но уже по возвращении из Европы после той самой поездки с Шиловским, имя Арто впервые появилось в письмах Чайковского. Постепенно его восхищение артистическим дарованием певицы переросло в серьезную душевную привязанность, причем взаимную.

В это время Чайковский работал над своим новым симфоническим сочинением – фантазией «Фатум». Впервые в нем композитор озвучил тему рока. По завершении работы над произведением у него появился эпиграф – стихотворение Константина Батюшкова:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?

«Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной скорбной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез».

И вот 25 сентября в письме брату Анатолию композитор сообщает и о своем новом сочинении, и о Дезире Арто: «Пока пишу симфоническую вещь под названием “Fatum”. Итальянская опера производит в здешней публике страшный фурор. Арто великолепная особа; мы с ней приятели»[254].

Не прошло и месяца – следующее письмо брату, в котором Чайковский уже не скрывает своего увлечения:

«Итак, голубчик, не сердись на неаккуратность. Я страшно занят теперь; пишу речитативы и хоры для “Domino noir” Обера[255], который должен идти в бенефис Арто; вот за эту-то работу я и должен, вероятно, получить деньги с Мерелли (антрепренера).

Я очень подружился с Арто и пользуюсь ее весьма заметным благорасположением; редко встречал я столь милую, умную и добрую женщину»[256].

Вновь о ней Чайковский пишет вскоре и Модесту:

«Ах! Модинька (чувствую потребность излить в твое артистическое сердце мои впечатления), если б ты знал, какая певица и актриса Арто! Еще никогда я не бывал под столь сильным обаянием артиста, как в сей раз. И как мне жаль, что ты не можешь ее слышать и видеть. Как ты бы восхищался ее жестами и грацией ее движений и поз!»[257]

Кульминацией взаимоотношений композитора и певицы стал декабрь 1868 года. Чайковский уже абсолютно откровенен и эмоционален в своих письмах к родным:

«Давно не писал тебе, друг мой Модоша, но у меня было множество обстоятельств, лишавших меня возможности писать письма, ибо все свободное время я посвящал одной особе, о которой ты, конечно, слышал и которую я очень, очень люблю. Кстати, скажи Папаше, чтобы он не сердился на меня за то, что я не пишу ему о том, что все говорят. Дело в там, что решительного еще ничего нет и что, когда наступит время и все разрешится так или иначе, я ему первому напишу.

<…> На днях был концерт в пользу бедных студентов, где в последний раз перед отъездом пела одна особа; на этом же концерте игрались мои “Танцы” с большим успехом, а Рубинштейн исполнил мою новую пьесу, посвященную Арто»[258].

Чайковский сочинил и посвятил своей возлюбленной «Романс» (соч. 5). Но это не вокальное произведение, что было бы логично, а пьеса для фортепиано, которую композитор написал для певицы.

Наконец, 26 декабря Чайковский написал об Арто отцу, подробно изложил историю своего знакомства и помолвки, но главное, Петру нужен совет родителя и помощь разобраться в принятии столь судьбоносного решения:

«Так как до Вас, конечно, доходили слухи о моей предполагаемой женитьбе и Вам, быть может, неприятно, что я сам о ней ничего Вам не писал, то я Вам сейчас объясню, в чем дело. С Арто я познакомился еще прошлой весной, но был у ней всего один раз после ее бенефиса на ужине. По возвращении ее нынешней осенью я в продолжение месяца ни разу у нее не был. Случайно встретились мы с ней на одном музыкальном вечере; она изъявила удивление, что я у ней не бываю; я обещал быть у нее, но не исполнил бы обещания (по свойственной мне тугости на знакомства), если б Антон Рубинштейн, проездом бывший в Москве, не потащил меня к ней. С тех пор я чуть не каждый день стал получать от нее пригласительные записочки и мало-помалу привык бывать у нее каждый вечер. Вскоре мы воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами, и взаимные признания в оных немедленно засим воспоследовали. Само собой разумеется, что тут же возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничто тому не помешает. Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится этому браку, находя, что я