Джон Фаулз - Дневники Фаулз

Bal des Lettres — шумное студенческое мероприятие под музыку хорошего латиноамериканского оркестра. Приняв кучу лекарств и запив их тремя рюмками коньяка, я надел свой лучший синий костюм и отправился на бал. В сопровождении Джинетты, Пат и Фила. Весь вечер я ворчал, не желая идти на бал, но, очутившись там, веселился не меньше остальных. Почти все время танцевал с Джинеттой, у нас с ней сложился своеобразный сексуальный танец — медленный, на близком расстоянии друг от друга, этому стилю мы оставались верны, даже когда менялся ритм. Его дальнейшему развитию мешали мои ученики, присутствующие в зале, они буравили меня глазками-бусинками, стоило мне ненароком прижаться к Джинетте. Танцуя с ней, я был полностью счастлив: у нас обоих хорошее чувство ритма, и она не избегала телесного контакта.

С танцев мы ушли после трех ночи, ушли все четверо. Над городом повис холодный туман. Мы разделились, и я пошел провожать Дж., но, оказавшись у ее дома, предложил погулять еще. Мне очень хотелось ее поцеловать, но к этому времени я еще не набрался мужества. Она же перебирала мои пальцы с момента, когда мы покинули танцевальный зал. Мы ходили по пустым и темным улицам, все теснее льнули друг к другу, но до поцелуев дело все не доходило. Наконец на одной темной улице я прижал ее к себе и поцеловал. Все прошло хорошо. Сначала она сказала:

— Ну зачем?

Потом мы долго целовались. Она несколько раз спросила, спланировал ли я это заранее. А потом сказала:

— Bizarre. C’est bizarre[150].

Возвращаясь к ее дому, мы все время целовались и резвились на пустынных улицах. У нее выразительные глаза, красивый рот и чудесный нежный цвет лица. Очень привлекательное лицо. Она пощипывала мою руку.

Домой я вернулся в пять и теперь пишу дневник, на душе весело и радостно.

Я не безумно влюблен. У нее есть недостатки. Однако для Пуатье их очень мало.

28 января

Странно, но даже влюбленность не приносит полного удовлетворения. С каждым днем хочется большего. Сегодня Джинетта приходила ко мне до ужина, и после ужина тоже; я включил приемник, притушил свет, мы лежали на моей узкой кровати и целовались. Иногда она становится очень серьезной, как будто происходит что-то ужасное. У нее довольно широкое лицо — еще немного, и было бы уже некрасиво. Самые сладкие минуты — когда она перестает поддразнивать меня. У нас постоянно идет интеллектуальная схватка. Но бывают моменты, когда она делает передышку и расслабляется, и я чувствую, что психологически, так же как и физически, она уступает мне. На людях мы скрываем наши отношения, общаемся холодно, изъясняемся односложно и получаем огромное удовольствие от успеха нашего лицедейства. Глядя на нее, я отмечаю недостатки ее внешности. В профиль часто необыкновенно хороша. Анфас иногда чуть ли не безобразна. И все же, даже когда я пресыщен поцелуями и объятиями, в наших отношениях присутствует нечто, чего я не могу постичь. Что-то вроде души, больше, чем просто плоть. Нежное постижение, связь. В ее интеллекте я не нахожу изъянов. Она умна, сообразительна, «первый сорт». Галльский ум. Мозги у нас работают в одном направлении. Так что между нами устойчивая связь, которая остается даже при физических несоответствиях. Больше понимания, чем любви. Мне кажется, при настоящей любви интеллектуальная критика невозможна.

В моей жизни появилось что-то вроде подводного течения. У меня пропал аппетит. Я не могу ни писать, ни читать. Интенсивность существования всегда убивает во мне всякую надежду на творчество. Мне нужно затишье после бури — как сегодня. Мы вместе пообедали и выпили кофе в «Кафе де ла Пэ». Потом просто гуляли по улицам и чувствовали себя счастливыми, хотя этот воскресный день холодный и пасмурный. И расстались, ощущая сладкое недовольство добровольным воздержанием.

С Дж. После обеда вместе с остальными пошли в «Кафе де ла Пэ». Нас было человек десять — три американца, канадец, две кошмарные английские девицы, один или два француза. Бессвязный разговор, тягостная атмосфера. Я умирал от скуки. Сидевшая напротив молодая англичанка привела меня в содрогание. Она пухлая, робкая и заурядная. У нее не укладывается в голове, что я могу быть таким чудовищем, каким себя изображаю. Если я говорю ей, что безучастен к общественным проблемам и безответствен как преподаватель, она только смущенно улыбается и ничему этому не верит. Она, конечно, права, что не верит, однако — при своей чудовищной консервативности — должна бы знать элементарные правила ведения беседы. Ужасно, насколько приехавшим сюда английским девушкам недостает тонкости — частично это из-за проклятой традиции соревнований и «честной игры». Приятная беседа подразумевает озорные шутки, тонкие оттенки лицемерия, тайны, коварства, щекотливые подробности. Постоянные поддразнивания и уколы. Так пикируемся мы с Джинеттой и редко когда бываем серьезными. Она говорит: «Je ne fait jamais des compliment en publique»[151]. В этом секрет успеха. Но бедная застенчивая англичанка методично и неуклюже вела разговор на банальные темы, используя при этом заезженные клише.

Джинетту, похоже, это настолько утомило, что она внезапно поднялась и ушла. Немного поколебавшись, я последовал за ней. Она сказала, что ей захотелось на свежий воздух. Держалась холодно и нервно.

Мы бродили по улицам Пуатье. Джинетта позволила взять ее за руку; постепенно мы оттаяли, стали смеяться и целоваться на ходу. Так цветок после заморозка раскрывается навстречу солнцу и теплу. Покинув пределы Пуатье, мы взобрались на холм и оказались на дороге, ведущей в Сен-Бенуа. Отсюда смотрели на Пуатье, на залитый огнями склон. Вот мы и на природе — все вокруг голо и пустынно, впереди меж безлистных деревьев бежит вдаль дорога. Мы продолжали резвиться и целоваться. Было очень холодно, дул резкий ветер, все вокруг затянуло отвратительной влажной дымкой. Но, несмотря на это, мы были до смешного счастливы — как дети. Джинетта рассказала о своем прошлом романе, я ей — о своем. Рассказал о Кайе и еще об одном — вымышленном — любовном приключении. В Пуатье мы возвращались поздним вечером в какой-то сладостной расслабленности, хотя нас окружали сырость и темнота. Невозможно описать это состояние. Просто чудо. Пусть и старейшее из чудес, но ни у кого из сидевших с нами в кафе не могло произойти ничего подобного по необычности и глубине. Об этом я написал стихотворение, но потерпел неудачу.

Однако в процессе его написания родился потрясающий сюжет для повести.

30 января

Закончив работу, мы вернулись в мою комнату и там лежали, заключив друг друга в объятия. Я одновременно испытывал два чувства, одно — что первая пылкая нежность и трепет обладания проходят. Джинетта часто повторяет: «Nous nous embrassons trop»[152], — и она права. Пресыщение рождает отвращение. Зато другое чувство все компенсирует — это нарастающая теплота отношений, близость, дружеское общение, легкое добрачное предвкушение семейного уюта.