Нас не укротили - П. Карев

матрацами. Но вместо матрацев принесли запрессованную в тюки, заплесневшую и полусгнившую солому. Достали железные лопаты, счистили на полу барака грязные кочки, вымели мусор. Обзавелись длинными, сбитыми из трех досок, — стеллажами и такими же длинными скамьями, принесли умывальники с десятью сосками, поставили их около барака, и на этом меблировка была закончена.

Вечером французы сделали нам перекличку и объявили, что утром мы пойдем на работу — рыть песок. Вторую ночь спали плохо. Запах заплесневшей соломы гнал сон. Кроме того, какие-то, никогда невиданные русскими, комары, несмотря на довольно холодную погоду, жужжали всю дочь напролет до самого рассвета, забирались в нос, рот и уши.

Утром солдаты встали измученными. Кое-как и кое-чем позавтракали, и вооружившись железными лопатами, отправились на работу, километра за три от бараков. Протекавшая там извилистая речушка переводилась в прямой и более глубокий, чем сама речушка, канал. Вот для этого канала мы и должны были рыть песок. В этом заключалась наша каждодневная работа, мы были заняты ей с утра и до самого вечера.

В первое же воскресенье солдат повели в местечковый костел. Во главе колонны шел французский старший унтер-офицер.

— Куда ты ведешь нас, чортов сотник? — говорили ему солдаты. — Мы в своего-то не верим, а ваш зачем нужен?..

— Не понимаю, — отвечал сержант.

Войдя в костел, унтер-офицер разместил нас в задней половине, так как передняя была занята французами-колонистами. Гнусавый голос кюре, католического священника, наполнял костел, смешиваясь с душу раздирающими звуками органа. Кюре на каждом слове вспоминал бога. Сидящие на скамьях наши солдаты также вспомнили его, но только с руганью. Когда французские колонисты вставали со скамьи и стояли с опущенными головами, шепча молитвы, мы продолжали сидеть. Видел ли проделки русских унтер-офицер, — неизвестно, но замечаний никаких не делал. По окончании службы все стали подходить к кюре и целовать распятие. Подошел и унтер-офицер. Кюре что-то шепнул ему. Вернувшись в бараки, унтер-офицер передал вам, что если в следующий раз будем вести себя в костеле так, как сегодня, то кюре не разрешит больше посещать его. К удивлению унтер-офицера, солдаты очень обрадовались такой новости.

Они сейчас же решили между собой, что в следующее воскресенье надо добиться того, чтобы кюре запретил ходить в костел.

Работа наша была трудная, и чем глубже становился канал, тем работать становилось тяжелее. Песок на берег вывозили тачками по проложенным толстым доскам. А пища была по-прежнему плоха. Солдаты жили впроголодь. Стало трудно возить тачку.

Дни были жаркие, а ночи холодные. В русские бараки пришла страшная гостья — африканская тропическая лихорадка. Солдаты бились в тяжелом бреду. Некоторые этой страшной лихорадки не выдерживали — умирали. Это навеяло на солдат ужас и страх. Люди стали сумрачны, злы. Каждый сознавал, что и его рано или поздно не минует та же участь, которая постигла многих товарищей.

По вечерам в бараках придумывались способы, как бы вырваться из проклятой африканской местности. Но придумать ничего нельзя было! Одно время решили перебить ночью охрану и бежать. Но куда бежать, — не знали. Кругом пески, население редкое. Где и в какой стороне было море, также никто не знал. Да и это был не выход. Наверняка поймали бы всех и услали еще дальше в глубь Африки.

Иногда к нам приезжал начальник лагеря — капитан Манжен. Это был высокого роста француз, много лет проживший в Африке. Он считался очень злым человеком. Вся охрана при лагере боялась его. Мы понимали эта и во время приезда капитана старались вести себя примерно. Манжен был доволен порядком, но с русскими никогда ни о чем не разговаривал, даже старался избегать с ними встречи.

В этот же день капитан уехал, как и всегда, очень довольным. Охрана вздохнула свободно. Но через два часа капитан почему-то снова вернулся и позвал к себе унтер-офицера, с которым долго о чем-то разговаривал в присутствии других охранников, которых капитан также вызвал к себе вместе с унтер-офицером.

Однажды капитан приехал с подозрительной торопливостью. Вызвал к себе унтер-офицеров и после разговоров с ними зашел в барак. В это время как раз начинался обед. Войдя, Манжен сразу же начал ругаться и грозить нам уменьшением пищи, если мы не исправимся. Солдаты глядели на него, ничего не понимая. Оказалось, что капитан, проезжая по местечку, был остановлен кюре, который ему все рассказал о проделках русских в костеле.

Больше всего тогда попало унтер-офицеру за то, что он сам не доложил об этом капитану. Наругавшись доотказа, сердитый Манжен сел в автомашину и уехал.

Вскоре, рано утром, капитан опять приехал в лагерь. На этот раз не один, а с инженером. Инженер измерил всю площадь работы, произведенной солдатами, и передал капитану, что положенная норма выполнена. Ровно в семь часов утра мы приступили вновь к работе. Несколько солдат подошли к Манжен и спросили:

— Почему за эту каторжную работу ничего не платят?

Капитан покраснел. Он бросил злой взгляд на солдат, потом на инженера. Услышав вопрос русских, инженер насторожился и хотел что-то сказать, но в этот момент капитан быстро встал и, взяв инженера под руку, вышел с ним из барака, ничего не ответив.

После обеда капитан и инженер уехали. Вечером капрал передал русским подслушанный им разговор капитана с инженером. Инженер настаивал на немедленной выплате русским за работу, капитан же протестовал, заявив, что будет платить после, когда найдет нужным.

Время тянулось медленно. Каждый день казался годом. Ежедневная одна и та же работа с лопатой или тачкой в руках опротивела.

Пища все ухудшалась. Силы людей убывали, случаи смерти становились все чаще и чаще, лихорадка трепала почти всех, исключая наиболее крепких людей.

Наша дружная пятерка помещалась в углу барака. По счастливой случайности нас лихорадка обходила. Мы все были унтер-офицеры одногодки, товарищи из второго особого полка, только разных рот. Кроме меня и Макарова с Очениным, в пятерку входили Владимир Станкевич из Смоленской губернии и Андрей Карпов из-под Саратова.

Не желая того, мы вели себя как-то обособленно.

По вечерам долго не спали, всегда между собой вели тихий разговор. В следующий приезд Манжена, когда его с трудом затащили в барак, Оченин выступил вперед и спросил капитана, привез ли он деньги за работу. Капитан торопливо ответил:

— Я никаких денег не привез и привозить не собираюсь. Французское правительство бунтовщикам денег не платит, скажите спасибо за то, что вас не расстреляли в ля‑Куртине и за то, что вас кормят.

— Нас кормят не задаром, а за нашу работу. Кроме пищи,