Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

идёт в тайгу не для охоты, а вообще, “на промысел”… Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за “косачами” (китайцами) и за “лебедями” (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить корову и продать мясо её за оленину. Встреча с таким промышленником гораздо опаснее, чем встреча со зверем». А вот фадеевский Мартемьянов: «Случилось так, что русский тут один, промысленник, убил в тайге ихнего удэгея. Промысленник тут – это такая профессия: ходит он по тайге, высматривает бродячих манз или корейцев, которые, скажем, с мехами идут, или с пантами, или с корнем женьшенем, и постреливает их полегоньку. Называется это – охота за “синими фазанами” да за “белыми лебедями”, потому китайцы всегда в синем ходят, а корейцы в белом». Налицо некоторые расхождения: «промышленники» и «промысленники», «косачи» и «фазаны». Ряд деталей Фадеев явно брал из других источников или собственного опыта.

Есть у Арсеньева и Фадеева некоторые различия в акцентах. Если Арсеньев с горечью писал о разрушении традиционного быта инородцев опиумом, водкой, оспой и вообще цивилизацией, то Фадеев был убеждён в пользе модернизации и приобщения туземцев к достижениям века. Его Сарл – удэгеец прогрессивный: «Весной он добыл у корейцев семена бобов и кукурузы и, впервые в истории народа, понудил женщин возделать землю». У сидатунских китайцев (китайцы из Сидатуна – нынешнего села Мельничного – фигурируют и у Арсеньева) Сарл подсмотрел схему домашней мельницы с использованием труда мула…

Если интеллигентный Владимир Арсеньев ощущал чувство брезгливости по отношению к некоторым чертам инородческого быта, то молчал об этом. Не то – у краснознамённого Александра Фадеева. Вот его Серёжа Костенецкий, во многом автобиографичный, попадает к удэгейцам: «Чем ближе они подходили к посёлку, тем ощутимее становился донёсшийся к ним ещё издалека тошноватый запах несвежей рыбы, разлагающейся крови и чада и тот специфический острый чесночный запах, которым пахнут туземные жилища и одежды… Серёжа, почувствовав внезапный приступ тошноты, отвернулся…»

Владимир Арсеньев в повести «Сквозь тайгу» так описывал камлание шамана: «…Было достойно удивления, откуда у этого старого человека бралось столько энергии… Он куда-то мчался, кого-то догонял и кричал, что не видит земли, что мимо него летят звёзды, а кругом холод и тьма». А вот Александр Фадеев: «Толстолицый рябой удэге с неимоверно длинными обезьяньими руками… выделывал вокруг костра чудовищные прыжки, часто ударяя в бубен, сутулясь и сильно вращая задом… Он проделывал эти телодвижения без единого возгласа, с лицом серьёзным и сосредоточенно-глупым от напряжения… Позы, которые принимал пляшущий, были так дики, нелепы и унизительны и так порой смешны, что Серёже делалось неловко за него». Арсеньев так написать не мог. Для него важнее было другое – этический кодекс инородцев, их жизнь в гармонии с собой, природой, друг c другом.

В пятой части недописанного «Последнего из удэге» Фадеев хотел показать борьбу инородцев против китайских эксплуататоров-«цайдунов», описать лесных бандитов – хунхузов… Не будет большой натяжкой сказать, что он собирался перевести наблюдения и выводы Арсеньева в художественное поле, беллетризовать его «Китайцев в Уссурийском крае».

И Арсеньев, и Фадеев открывали Приморье большой России. Каждому выпала здесь своя война: Арсеньев дрался с «ихэтуанями» и хунхузами, Фадеев – с японскими интервентами. Фадеев не окончил «Последнего из удэге» – Арсеньев не завершил «Страну Удэхе».

Владимир Арсеньев не дожил до пятидесяти восьми, Александр Фадеев – до пятидесяти пяти. Первый завещал похоронить себя в тайге, но был погребён в городе. Второй просил похоронить его рядом с матерью, – а его как VIP-персону союзного значения положили на Новодевичьем.

При Советах

Советскую власть Владимир Клавдиевич принял, хотя истым коммунистом не стал.

«Володя уже в 1918 году полностью перешёл на сторону революции… С ЧК у Володи всегда были хорошие отношения, кроме некоторых мелких доносов», – вспоминала первая жена путешественника Анна Кадашевич. В знак поддержки новой власти он даже сбрил «подполковничьи» усы. Хотя, заметим, Советы окончательно утвердились в Приморье лишь в конце 1922 года.

Анна Тарасова указывает: во время Гражданской войны Владимир Клавдиевич снабжал картами красных партизан и консультировал военный совет Сергея Лазо[268]. Эти данные основаны на воспоминаниях организатора партизанского движения в Приморье Николая Ильюхова[269]. Если Арсеньев действительно сотрудничал с Лазо, то недолго: с февраля по апрель 1920 года. В начале апреля в ходе «японского выступления» Лазо Алексей Луцкий[270] и двоюродный брат писателя Фадеева Всеволод Сибирцев[271] были схвачены и вскоре казнены.

Владимир Арсеньев много лет изучал «японскую угрозу». В Гражданскую войну наиболее последовательными борцами с интервентами (из которых в Приморье самыми активными и многочисленными были именно японцы, надеявшиеся получить Сибирь, чему, кстати, противодействовали другие интервенты – американцы) стали красные. Возможно, на решение подполковника Арсеньева признать новую власть и остаться в СССР повлияло в том числе и это обстоятельство.

Состоя на учёте как бывший царский офицер, он ежемесячно отмечался в ГПУ. В 1924-м был снят с учёта как лояльный к советской власти. Но в том же году помог группе бывших белых офицеров, в числе которых был поэт Арсений Несмелов, нелегально уйти в Китай – дал им карту и компас.

Сам Владимир Арсеньев в какой-то момент подал прошение о получении загранпаспорта, однако вскоре от него отказался. Позже написал: «В 1918 году я мог бы уехать в Америку, а в следующем, 1919-м, – в Новую Гвинею, но я уклонился и от того, и от другого предложения. Я мог бы уехать совершенно легально, но новые власти в известной степени расценили бы мой поступок как побег. Я должен был поставить крест на всю свою исследовательскую работу на Дальнем Востоке и заняться совершенно новым для меня делом среди чужого народа… Я недолго раздумывал и быстро решил разделить участь своего народа». Анна Тарасова приводит другую арсеньевскую формулировку: «Я русский. Работал и работаю для своего народа. Незачем мне ехать за границу».

В штатском костюме учёного или в мундире военного – он работал на российское государство, как бы оно ни называлось. Видел: новая власть работает на сохранение и усиление российского присутствия на Дальнем Востоке, а раз так, с ней можно и должно сотрудничать.

Характерный эпизод: в 1921 году (Приморье ещё оккупировано японцами) встаёт вопрос об аренде Командорских островов японской фирмой «Кухара» – и Арсеньев выступает категорически против, опасаясь, что японцы сначала поднимут свой флаг как арендаторы, а потом – как полноправные хозяева. Природоохранник в нём был неотделим от государственника.

В 1920-х Владимир Арсеньев вёл преподавательскую и научную работу, общественную деятельность, привлекался властями для консультаций по различным вопросам. Занимался проблемами рыбных и пушных промыслов, состоял членом Владивостокского окрисполкома и горсовета…

Не имея педагогического и вообще классического высшего образования, Владимир Арсеньев в течение двадцати лет