Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Серёжка, отбросив мальчишеский стыд, заревел. Неловко, совсем тщетно промокала глаза платочком, бывшая юная радистка пароходов-смертников.

Остервеневший помшталмейстера схватил их под локти и насильно потянул к выходу.

P.S. Чем, скажите, вышла не притча? Жить по чужой воле, лишённым и того единственного, к чему привязался, – жестоко. Протестуя, как только мог, Кирилушка напоследок бился о стенки оскорбительного для него тесного, вонючего ящика.

Когда же понял, что бессилен умолить судьбу, обречёно затих.

Жизнь уходила из худенького тельца вместе со слабеющим дыханием. Что-то заныло в груди больно-пребольно. Он истолковал это по-своему: значит, большой папа никак не может найти его. Помогая сыскаться, сумел еще вытянуть навстречу ручку-лапку. Точь-в-точь как тогда у баллера… Теперь вызволяющим чудом разорвалась его верное сердечко.

Учитель в кителе

Часть I

Учитель в кителе и мы

Чем дальше увозит пушкинская «телега жизни» от юности, тем острее припоминается она. Из той поры многих нет. В печальной когорте и хранители ремесла. Несли они свою свечу в мире сотоварищами профессоров, написавших почтенные учебники. Об одном таком человеке решился рассказать. Кто знал его, пусть сравнит.

Само собой вышло, что повесть получилась не только о нём. С этим автор поделать ничего не смог. В том проявилась правда, как есть. Если угодно – канувшей эпохи, которую поставили до нас мировым экспериментом. Та великая страна-мачеха, пустившая в «распыл» миллионы своих людей, ушла в небытие.

Нынешняя Россия представляется огромной подводной лодкой, отчаянно пытающейся всплыть. Получится – будет несколько золотых русских столетий. Потянут на дно социальные беды или сдадут политики – другие, ничуть не благодарные, народы заселят нашу землю.

Поколение, к которому принадлежу, отвечало за Родину в последнюю треть двадцатого века. Свидетельство о каждом жившем важно потому, что вкраплено в отечественную историю. Из таких вот точечек она по большей части и состоит. Надеюсь и Господа молю: да не позволит ей прерваться…

Была курсантская братия на подбор: оболтус на оболтусе. Никто из нас не утруждался в школе. Приманки пионерства не увлекали. С такими радостно расставались после обязательной восьмилетки. Наступало прозрение, что стоишь на обочине, а к успеху, хоть и в трамваях, катят послушные. Трудные с детства обычно подавались в соломбальскую «девятку», носившую хлёсткое прозвище «шара». Ребят прельщали три «конфеты»: никаких экзаменов, морская форма и обещанные заграничные плавания. Начиналось всё с картошки. Колхозное обиталище наше нарочито стояло на краю деревни. Из окошка мезонина виднелась близкая и далёкая красота Холмогорья. Да, несчастливо построился перед самой революцией богатенький мужичок. Стали хоромы подтверждением двух пословиц: «Не родись красивым…», «Без хозяина и дом сирота». Следы непочтительных постояльцев встречались всюду. Особенно досталось дверным косякам, испещренным надписями с кончиков ножей.

Пообвык, присмотрелся к ребятам. Среди группы выделялись двое, по-нынешнему – круче всех. Первенствовал Владимир Дудулатов – романтично красивый, статный парень с раскованными манерами истинного соломбальца. У подобных есть отражение. Им был Саша Лысков – шатен с приятным лицом и выразительными карими глазами. Всегда они держались вместе. Несомненно, имели товарищеские тайны. Только иерархия в 6-й моторной на них не кончалась. Само собой, раздали клички обидные и не очень. Некоторым прилипчивых словечек не досталось. Сработал закон мальчишеского авторитета. Например, два училищных года Боря Урпин, паренёк из родовой лоцманской деревни Пустоши, таким и оставался. Или, извольте, почтительно – Боб. К своим шестнадцати успел поплотничать. Примечал, что прочёл он кучу хороших книжек. Особенно любил ввернуть к месту что-нибудь из Грибоедова. Вот и нам дал определение в бессмертном стиле: «Мы дети ФЗО, мы дети рока». Степенен, сдержан и интересен, как всякий бывалый человек.

А вот Толя Орлов, увлёкшись подброской дровишек в печку, сразу обменял громкую фамилию на кликуху Кочегар. Отличался Толик малым ростом, смешной незадавшейся внешностью. Страдал застенчивостью, видя, что все мы высоки, хоть на сколько-то симпатичны. Некоторым везло и поболее. На зависть они задевающе пели блатняк и гордились приводом в ментовку.

Саша Долгобородов стал сразу Машею за девичье личико и тихий голос. Кто предположил бы, что он переплавает нас всех? И вообще, каждого жизнь наделила стезями, не совпадающими с поспешными впечатлениями.

Значилась у нас забава – халтура, по сути жестокая проверка. Иногда притыкалась у деревни баржа. У кого имелась силёнка и ловкость ходить с мешком картошки по доскам в виде длинного мостика между обрывом берега и отмелью, тот мог банковать в сельпо. В нём накупалась водка, и наступало самое ужасное: гадость надо было пить! На живописном лужку с прихваченной солдатской кружкой садились не слабаки.

Лысков фатовато срывал с горлышка «бескозырку» и отмерял дозу испытуемого. Когда очередь дошла до меня, решился, собрав всё мужество: – Давай полную, чего душу-то томить?

Закуски никакой. Змий ударяет сразу. Строить что-то из себя никому не удаётся. Возвращаемся в избу, где у каждого «концертная программа». Валюсь на тюфяк, слушаю попытки петь, похвальбу и задиристость к тем, кто так не может. На последних мгновениях сознания улавливаю голос Боба: – А Виктор ничего. Несёт. Та давняя осень 66-го года стояла тёплой, недождливой. Вечерами тянуло на сельскую улочку. Во многих домах рисовались в оконцах острые на язычок девчата. Посему мы любили прогуляться по этой эспланаде, отпуская шуточки на их счёт, получая на свой.

С утра, после немудрого завтрака, ходили и ходили внаклонку за трактором с копалкой, собирая поштучно древнее земное яблоко. Желанный отъезд всё не просматривался. Неухоженный дед Ивко, конюх единственной в колхозе лошади, одолжившись сигаретою, пророчествовал: – Выпадет ужо снежок, воротит вас начальство, робятки. «Порфель» овоща дороже.

Свой «бугор» титуловался мастером производственного обучения. Имел поначалу на нас сильное влияние. Анатолий Петрович пребывал в пограничном возрасте, который не сказывался пока на шевелюре. Потому в давке за дефицитом вполне могли обозвать молодым человеком. Держался поначалу снисходительно свойски, несколько манерно. «Значит, так и подобает моряку», – думали мы. Кое-кто вывод замыкал на причинную связь: «Да ещё утомлённому от бесконечных загранок, бесповоротно сошедшему на берег».

Оказывается, он тоже закончил училище, называемое тогда РУ-2. Носил строгую чёрную форму и ремень с буквенной пряжкой. В подобных «шарах» оглядывал мальцов с портретов усатый вождь. Что и говорить, заведённые по всей стране ремеслухи были его крайне удачным «изобретением».

Многое повидал Петрович, прежде чем возвратился на круги своя. Зрил жуткий скетч по телевизору в западных портах. В «свободном ящике» тяжёлый детина с рёвом приземлялся на грудь