Гюстав Курбе - Герстл Мак

у меня не хватает времени на то, что я задумал сделать к выставке! Вот уже тридцать шесть дней я не выхожу из комнаты. Две недели просидел совершенно без еды. Это меня пугает: я начисто избавился от своей обычной тучности. Несмотря ни на что, мне удалось сделать эскиз к картине, и сейчас он целиком перенесен на полотно… Это будет самая поразительная картина, какую только можно себе представить. На ней тридцать фигур в натуральную величину… На исполнение остается два с половиной месяца, а ведь мне еще надо съездить в Париж написать обнаженную фигуру. Словом, на каждый персонаж — по два дня. Как видите, развлекаться не приходится»[176].

С проектом отдельной выставки Курбе решил повременить, потому что отец Брюйаса отказался ссудить нужные сорок тысяч франков, и художник вынужден был принять участие в большой Всемирной выставке. Далее в письме говорится: «Я выслал список картин, которые отправлю на выставку. Всего их будет 14. Рассчитываю и на Ваши: мой портрет с трубкой и „Встречу“. Как жаль, что нам не удалось устроить собственную выставку: она носила бы совершенно новый характер, свободный от устарелых идей прошлого. Художники, по-видимому, пошлют на выставку все, что у них есть. Что касается меня, из старых работ я пошлю только „Похороны“ и свой портрет [„Человек с трубкой“]. Хорошо бы, чтобы Вы прислали мне для введения его в „Ателье“, а не для выставки, мой портрет в профиль [„Курбе с полосатым воротником“], а заодно и Ваш — словом, оба, что я написал в Монпелье, и, кроме того, ту фотографию обнаженной женщины, о которой я Вам говорил. Она будет стоять за моим стулом, в центре картины… Вам, может быть, будет неприятно расстаться с ними, но я продержу их у себя по возможности недолго… Нахожу, что „Встреча“ выгорела и потемнела. Орнанцам эта картина очень нравится. Передайте семейству Сабатье, как только их увидите, что я их очень люблю. Самый теплый привет всем моим знакомым. Передайте им, что я сохранил наилучшие воспоминания о них и о Вашем крае, надеюсь в один прекрасный день вернуться туда и обставить всех в шары. Моя семья шлет Вам кучу поклонов. Кланяйтесь от меня г-же Брюйас и Вашей сестре»[177].

В ноябре 1854 года, за несколько дней до отъезда из Орнана в Париж, Курбе снова писал Брюйасу: «Очень огорчен, что не смог повидаться с Вами до отъезда. Буду ждать Вас в Париже, куда Вы, как писали, собираетесь. Со всех сторон меня заверяют, что я буду гвоздем выставки, и газеты заявляют, что реализм побеждает. Нет нужды повторять, как очарованы мои друзья и я великолепным приемом, оказанным нам Вами в Монпелье. При сложившихся у нас отношениях я лишь оскорбил бы Вас, дорогой друг, начав рассыпаться в комплиментах»[178].

Из-за желтухи и холеры Курбе потерял столько времени, что никоим образом не мог закончить «Ателье» так, чтобы послать картину на Всемирную выставку к дате, установленной правилами, и был вынужден обратиться к Ниверкерку с просьбой об отсрочке. Директор департамента изящных искусств, по-видимому, не затаил на художника злобы из-за недавней стычки, так как великодушно дал согласие. «Я наконец исхлопотал отсрочку на две недели, сославшись на то, что три месяца проболел, — сообщал Курбе Брюйасу. — Получить ее мне помог Франсе… Я заказал в Орнане рамы, которые только что отправил в Комитет в Безансоне, чтобы воспользоваться правом льготного провоза, предоставленным правительством участникам выставки… Мне остается написать еще четыре-пять фигур — и „Ателье“ завершено… Я поклялся, что допишу его. Оно готово. Вы в той же позе, что во „Встрече“, только настроение совсем другое. Вы здесь триумфатор и повелитель. Безансонские художники явились смотреть полотно. Они ошеломлены… Если у меня выйдут нелады с правительством, мы всегда сможем осуществить наш великий замысел — выставку всей Вашей коллекции вкупе с моими картинами. Дорогой друг, я полумертв от усталости и беспокойства»[179].

Шанфлери он дает более подробное описание «Ателье»: «Хотя и находясь в последнем градусе ипохондрии, я затеял огромную картину, шесть метров шириной и три с половиной высотой, то есть размерами несколько больше „Похорон“, чем хочу доказать, что я еще не умер или, вернее, что реализм еще жив, так как это полотно — реализм. Это материальная и духовная история моей мастерской… Здесь изображены люди, смысл существования которых — жизнь, и люди, смысл существования которых — смерть. Короче, таким я вижу общество, его интересы и страсти; это люди, приходившие ко мне в мастерскую, чтобы я их написал…

Сцена происходит у меня в парижской мастерской. Картина делится на две части. Я — в центре, пишу; с правой стороны — другие деятельные люди, мои друзья — труженики и коллекционеры предметов искусства. Слева — иной мир, повседневная жизнь: простой народ, нужда, бедность, богатство, эксплуататоры и эксплуатируемые — короче, те, кто живет лишь для того, чтобы умереть. На заднем плане на стене висят: „Возвращение с ярмарки“, „Купальщицы“ и картина, над которой я сейчас работаю…

Опишу Вам фигуры начиная слева. У края холста — еврей, виденный мною в Англии, когда он проходил в сутолоке торговых лондонских улиц, бережно держа в правой руке шкатулку, а левой прикрывая ее и словно говоря: „А лучшее-то досталось мне“. Лицо у него было цвета слоновой кости, длинная борода, ермолка и длинная черная одежда до полу. За ним — самодовольный краснолицый кюре. Далее виден бедняк, обветренный непогодой бывший республиканец, девяностолетний ветеран 1793 года, с котомкой в руке и в залатанной, ветхой одежде из белого холста… Он смотрит на кучу романтической рухляди у своих ног. Еврею жаль его. Затем следуют охотник, атлет, паяц, торговец тканями, жена рабочего, рабочий, факельщик [наемный плакальщик], череп на газете, ирландка, кормящая грудью ребенка, и манекен… Ирландка — это еще одно воспоминание об Англии: я видел эту женщину на улицах Лондона; на ней были только черная соломенная шляпа, изношенное зеленое платье и лохмотья черной шали, под которой она прятала голого ребенка. Торговец тканями господствует над всей группой; он показывает свои тряпки, и каждый на свой лад выказывает к ним живейший интерес. Перед ним на полу — гитара и на первом плане — шляпа с пером.

Во второй части: полотно на мольберте и я сам с моим ассирийским профилем [профиль Курбе часто называли ассирийским]; я занят живописью. За моим стулом стоит обнаженная натурщица; она прислонилась к спинке стула и рассматривает то,