Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

Наконец, о форме. Форма всегда подсказывается содержанием. Я сознательно отказываюсь от единства формы, т. е. буду писать не одну книгу в двенадцати томах, а двенадцать совершенно разных книг, объединённых личностью рассказчика и единой темой.

Писать книгу за книгой в порядке хронологии действия я не смог. Из лагеря был вывезен и сохранился ценный кусок текста второй книги, и поэтому начал с нее. Потом написал пятую на материале, вывезенном из лагеря. Затем — третью, десятую, седьмую, восьмую, шестую, четвёртую и девятую. Всего две с половиной тысячи страниц. К концу шестьдесят пятого года вся работа будет выполнена. То есть должна быть, если позволит здоровье. Незадолго до её окончания, скажем, в конце шестьдесят четвёртого года, я возобновлю работу над африканским романом с тем, чтобы протолкнуть его в печать. Пусть эти две большие работы будут закончены одновременно! Одну напечатаю, другую сдам в какие-нибудь архивы — истории партии и другие. Время покажет.

А потом? Пустота?

У меня уже имелись кое-какие планы и на дальнейшее: роман о советских разведчиках в гитлеровской Германии.

Календарный план работы над воспоминаниями я выполнял педантично, невзирая ни на что, и с гордостью сейчас вижу, что его выполнил.

А между тем тут вмешались некоторые весьма примечательные события. Перед новым 1963 годом, производя чистку своего архива, я натолкнулся на африканские материалы, которые начал было готовить для «Москвы», но не довёл дело до конца. Это было на меня непохоже. «Но случайные отрывки в обычном журнале не убедят редакции издательств, нужен авторитет специалистов и науки… Решено: я пойду в редакцию журнала “Азия и Африка сегодня”. Там есть всё — и специалисты, и отдел Академии Наук. Это явится для меня настоящей пробой: если видавшие Африку люди забракуют, тогда и к невидевшим соваться нечего».

Успех! Ах, какой это был приятный успех!

Люди с нездешним загаром на лице, только что приехавшие из Конго, уверяли, что более яркого описания девственного леса в мировой литературе они не встречали, а Николай Николаевич Поляков, главный редактор, заявил, что мои материалы будут гвоздем года, что они привлекут новых читателей и что я приглашаюсь в редакцию как желанный сотрудник.

Я тряхнул стариной и кое-как, впопыхах и боясь, что Поляков раздумает, нацарапал иллюстрации, и дело пошло как по маслу: первый отрывок был напечатан в мартовском номере, последний — в ноябрьском. Меня прекратили печатать потому, что остальные авторы подняли крик о блате. Но еще и в шестьдесят седьмом году я получил от редакции заказ на статью, которую, к сожалению, не смог написать из-за Шелковой нити — она взяла все силы.

Серия отрывков в журнале была замечена: меня пригласили выступить по Всесоюзному радио, в Доме учёных и прочее. Всё это было приятно и мне, и моей верной Анечке, которая при сообщениях об отказах в публикации только молча сжимала зубы: она верила в меня.

Получив в руки несколько номеров, я опять поднял голову. Однако решил зайти с другого конца: найти литератора, который помог бы подогнать мой текст к форме, желаемой редакциями издательств. В Союзе писателей секретарь поморщился и небрежно бросил фамилию и адрес Е.Г. Бос-няцкого. Я проверил в библиотеке — писатель что надо, куча изданных книг.

Евгений Григорьевич принял меня любезно и предложил такой план действий: я подам текст в «Молодую гвардию», где он состоит рецензентом, с просьбой направить рукопись ему. Он даст отрицательный отзыв и предложит редакции довести интересную рукопись до кондиции, и сам протолкнёт её в печать.

Вот как он охаял рукопись, и на каких основаниях она была забракована издательством:

«Как видно из авторской характеристики — перед нами плут, авантюрист с декадентским налётом, довольно типичный представитель литературных персонажей буржуазного колониального романа… Он много, даже чрезмерно много, размышляет и, пережив удивительнейшие приключения, возвращается в Париж убеждённым сторонником революционных преобразований… Мы вынуждены смотреть на Африку глазами не художника, и тем более не мыслителя… Нет, перед нами типичный искатель приключений и авантюрист… В настоящем виде книгу печатать нельзя. Нельзя ли сделать всё проще и естественней? 30 августа 1963 г., Е.Г. Босняцкий».

Рукопись была возвращена. А через неделю Босняцкий явился с семьей к нам в гости и назвал сумму скромного вознаграждения — 6000 рублей в месяц!

— А сколько месяцев будет длиться работа? — спросила деловая Анечка.

— Пока неизвестно. Год… Может, больше.

— Но потом вы гарантируете приём в печать?

— Нет. Это не моё дело. Авторы сами заботятся об этом.

— Гм… Но ведь вы уже провалили рукопись в редакции… — сказала Анечка и стала пить чай.

Ловкая афёра Босняцкому не удалась, но зато он оказал мне добрую услугу в главном: спросив, пишу ли я ещё что-нибудь, он прочитал «Превращения» и воспылал неистовым восторгом. Была устроена читка, Евгений Григорьевич сам читал моё произведение группе литераторов и культурных людей. Общее впечатление было очень положительное: все побагровели и пустились в ожесточённый спор. Всех задело за живое — это было как раз то, что я хотел! Можно хвалить или ругать, но остаться равнодушным было невозможно.

Это и решило дело. Я уверовал в себя и принялся наматывать Шёлковую нить.

Тут следует сделать маленькое отступление. Как известно, 25 февраля 1954 года Н.С. Хрущёв на закрытом собрании сделал доклад «О культе личности и его последствиях». Доклад опубликован не был, но произвёл ошеломляющее впечатление на слушавших и затем был доведён коммунистами до сведения населения. Так стало известно об ожесточённой схватке между сталинистами и антисталинистами, между сторонниками закручивания гаек (Молотов, Каганович и др.) и их раскручивания (Хрущёв и ряд его последователей и друзей): борьба за власть была прикрыта идеологическими разногласиями. Диаметрально противоположные линии политики в верхах неизбежно привели к борьбе за власть в низах, ибо бюрократы, привыкшие к тёпленьким местам и лёгким способам управления, не собирались без сопротивления сдать позиции.

Хрущёв выиграл бой и захватил власть, но дальше двинуть дело очистки общественной жизни от оков сталинизма он не захотел и не смог — ведь он сам был типичным сталинистом, некогда пресмыкавшимся у трона. Началось дружное сопротивление новой линии. Последовали заметные колебания политики и ряд опрометчивых шагов со стороны Хрущёва: поскольку Молотов отстаивал курс на интенсификацию сельского хозяйства, Хрущёв выдвинул нелепый план продолжения экстенсивного его роста за счёт расширения посевных площадей («освоение целины»), неоднократно делал заявления большой политической важности и обязательности, но затем вынужден был из-за сопротивления аппарата фактически отказываться от своих слов (например, в вопросе о расследовании убийства Кирова).