Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов

class="stanza">

Хоть объявлен шабаш до субботы,

бестолковые ангелы-гриль

барражируют, как вертолёты,

поднимая горячую пыль,

но, гостям на земле этой грешной,

жить и жить до сплошного суда —

по весне разоряем скворешни,

чистим воблу, добыв без труда,

прикорнёшь, а во сне затекает

и тоскует по крыльям спина,

только бесы сквозь небо тикают,

как слетает с катушек страна,

нас, чуть что – в усмирительный ящик,

а по праздникам – электрошок,

почему бы реально летящих

не словить, чтоб засунуть в мешок,

говорят, что у них всё в порядке —

жрут жуков, ублажают слоних,

а тикают они для зарядки

перепончатых лапок своих,

божий день размахался кадилом,

разбежался, а вот – не могу

ухватиться, как эти, за виллы

на Лазурном пока берегу.

Венеция

Здесь сваи все свои и собраны в щепоть,

решив перекрестить причалы за упорство,

подробный лай цепей, бряцание щеколд,

мастак попасть плевком в затылок чайки с моста

Риальто – по нему катаются, как ртуть,

туристы, перебрав холодного «беллини»,

рискуя незаметно в воду соскользнуть

без всплеска и возни, как не было в помине,

на вапоретто – мрак, стоит, попав в силки,

свой в доску пассажир, и так же досконален —

ему послать никак, не вытянув руки,

воздушный поцелуй смазливой гранд каналье,

забрался антидот наяде под подол

не жалко сквозняку, душевному калеке,

использованных им и брошенных гондол,

муранского стекла, журчащего сквозь веки,

чем дальше отплывёшь – острее острова,

вот и короткий дождь по лысинам зацокал,

Сан-Марко – птичий двор, где не растет трава,

Остудин, пьян в дрова, и древней башни цоколь.

Тщетный ужин

В прожилках сна твоя соображалка,

пугливы хлопья снега, как мальки,

и выброшенных книг почти не жалко,

что страшно от народа далеки,

зачем в чужом багажнике копаться,

когда родная память не зело —

и так уже придерживаешь пальцем,

чтоб затянуть потуже узелок,

во имя духа истинно святаго

тебе поможет, выдавив слезу,

гусиное перо – стамеска мага

списаться с бабой, сброшенной с ОЗУ,

пока часы тик-так или иначе

закончится рождественским гусём,

разбитой уткой грешника, что значит:

Гаага с черносливом стерпит всё,

не курится махорка после яблок,

короткий день объелся белены

и всюду нарывается на траблы,

как на китайском видео с луны,

ещё глоток черешневой настойки,

а что не так со спятившей луной —

горит дежурной лампочкой на стройке,

побрызгивая светом, как слюной.

Зимние каникулы

Под Новый год тянусь к теплу я, а вьюге по пути неймётся:

прокатится вагон – целует, другой – снежинками плюётся,

прощается тепло и сухо – в пуху, как верба из Найроби,

потворствует томленью духа, хотя от этого коробит,

ещё последняя минута затычкой прошлому послужит,

не перепутать важно тута: варить ушное или слушать,

пускай в душе кудахчут куры, желанье загадаешь: «рислинг»

без помощи клавиатуры и – отправляешь силой мысли,

там, по снегам слоновой кости, плывёт филейная фелюга,

завыли волки или гости – ты посмотри, какая вьюга

прошлась по окнам шкуркой грубой, приговорив к столу заочно,

где сельдь в пальто и конь под шубой, и Дед Мороз на нервной почве.

Ножевая корана

Проколот спицами Арахны, прожарен сотней папирос,

хоть ртом дыши – цветёт и пахнет сгоревшим веником мороз,

стволам берёз не до корысти – в мелу от заячьей грызни,

тебе, Жан-Жак Руссо-туристо, обнять Снегурочку ни-ни,

льют сумерки с шершавой крыши свой черносливовый крюшон,

ты без фюражки шышел-мышел, но к маме так и не зашёл,

попробуй различить сквозь вьюгу, от фонаря слепую брешь,

слова, где буква по кругу, – сплошные здёжь и стоунхендж,

лохматый снег толкает в спину, густой и кислый, как щавель,

несёт пургу для «джавелина», в котором гвоздик джарджавель,

но поворачивают башни дома под скрип кирпичных кож,

сошлись сугробы в рукопашной, и месяц – выбитый, как нож.

Рванодушие

Акведука когда наблюдаю дугу я,

зарождается в Риме фальшивое папство —

Вытекан из одной, затекана в другую,

конденсат на щеках, словно мятная паста,

католический спирт разведите пожиже,

как врагов на геройских слонах, подытожьте,

нагибал Ганнибал, а не то, что в Париже

акварелью прохожих обрызгал худождик.

Голубая Европа бровями союзна,

подтянуть не про катет штаны Пифагора,

в балалайке болтается гипотенуза,

ей, как сейфу, по кайфу страдать от запора.

Словно печень, закат развалился полого,

сквозь узорные стёкла из ацетилена

собирался и я дозвониться до Бога,

но заслушался Вагнером в этой пельменной.

Пионерская зорька

Следы футбольной ярости травы —

царапины и зелень на коленках,

зажмурившись, выстраиваем стенку,

но мяч проходит выше головы.

Люцерну в поле ветер навертел,

смолистый пар глаза щекочет трошки,

под кирпичом жуки, сороконожки,

ну а кирпич куда-то улетел.

От жала не уйти в гримёрке пчёл,

чьи лапки пудрят пестики акаций,

на реку бы, по-пырому, смотаться —

в шипящую волну, как утлый чёлн,

здесь каждый – в улье глупая пчела,

страдает в тихий час на раскладушке,

пора бы угостить дождём лягушку,

что