Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

нужно использовать детонатор, а будет ли это капсула, заряд или что-то другое – совершенно не важно. Однако, узнав, что Торговая палата удовлетворила заявку Рюдберга, Альфред пришел в бешенство. И его можно было понять – у него попросту украли идею. Ту самую идею, которая должна была обеспечить его будущее и будущее его семьи!

Иного выхода, как идти в суд, не было. Но, ознакомившись с патентом Рюдберга, Альфред понял, что дело плохо: исход дела будет целиком зависеть от того, какую позицию займет судья, а если тот не особо разбирается в технике, то вполне может счесть, что способ Рюдберга и в самом деле является принципиально новым изобретением. Забегая вперед, скажем, что он в своих предчувствиях оказался прав: Нобели суд проиграли, хотя Роберт внял совету брата и взял самого лучшего адвоката. Правда, у Рюдберга дело не пошло, и в итоге он разорился.

На проблемы с бизнесом накладывались проблемы в семье. В письмах Альфреду сообщали, что состояние Эммануила постепенно улучшается, но он все еще не может даже поворачиваться в постели без посторонней помощи. Мама Андриетта в каждом новом письме вслед за вопросом о том, как дела, либо извинялась и затем писала, что ей и отцу срочно нужны деньги, либо жаловалась на то, что у них заканчиваются последние сбережения. При чтении этих писем невольно возникает ощущение, что Андриетта попросту манипулировала младшим сыном, выжимая из него деньги. Но с другой стороны, с учетом того, как в это время шли дела у Роберта и Людвига, не обремененный семьей Альфред стал ее главной надеждой на помощь.

Он боготворил мать и не мог прямо написать ей, что ее жалобы выматывают ему душу, поскольку означают, что он должен достать деньги любой ценой, а их у него просто не было. В отчаянии он писал Роберту, чтобы тот выпросил у Смитта заем под гарантии его акций, но одновременно добавлял, что немцы постепенно проявляют интерес к его взрывчатке и нужно лишь время, чтобы появилось достаточное число заказов, и тогда он один вполне сможет обеспечить благополучие семьи. Одновременно он признался, что ему пришлось выдать гарантию в размере 300 тысяч риксдалеров на возмещение убытков, если на заводе произойдет какой-нибудь несчастный случай. В заключение письма он спрашивал у Роберта, не знает ли он кого-либо, кто мог бы ссудить ему деньги «под еврейский процент», разумеется, отнюдь не имея в виду, что собирается занимать у евреев, но ясно выражая свое негативное отношение к последним. Это – первый, но, увы, далеко не последний документ, доказывающий, что Альфред Нобель был антисемитом. Кстати, в отличие от Роберта, который, напротив, особенно в годы жизни в Баку, охотно сотрудничал и был дружен с евреями, что вызывало недоумение, а порой и открытое возмущение Альфреда.

В те дни ему больше всего была нужна поддержка из дома, слова ободрения, но вместо этого мать вновь и вновь шлет ему письма с напоминанием о деньгах.

Начало лета 1865 года, помимо прочих неприятностей, принесло ему сильнейшие головные боли. Сам Альфред приписывал их нервам и переутомлению, которое, конечно же, имело место. Но не исключено, что основной причиной болей была постоянная работа с нитроглицерином, пары которого вызывали расширение сосудов. Это был как раз тот случай, когда даже недолгий отдых на любом курорте мог все исправить – свежий воздух, небольшая передышка от работы и деловых переговоров, лечебные процедуры, пусть даже с эффектом плацебо, самым благоприятным образом повлияли бы на его состояние.

Однако денег на отдых для себя у него не было. А вот для родителей Альфред их все-таки нашел – из оставшихся скромных средств, полученных за норвежский патент. Правда, не на одну из знаменитых европейских здравниц, а на свою, отечественную, – в шведском городке Нортеллье за год до того как раз были обнаружены грязи, тут же объявленные целебными для страдающих сердечно-сосудистыми и нервными заболеваниями, и именно туда Альфред отправил родителей на целый месяц. «Слава Богу, у нас есть мой маленький Альфред, которого мы должны благодарить за то, что можем быть здесь и принимать ванны, которые, не могу отрицать, уже улучшили наше самочувствие. Папа пока не может сделать ни одного шага, однако сам считает, что стал немного крепче, и я чувствую себя куда лучше», – писала Андриетта.

То, что мать была довольна, резко улучшило настроение Альфреда, а в начале июня в его жизни произошло еще одно радостное событие: результаты экспериментального взрыва, проведенного на бельгийских рудниках Виль-ле-Монтань, превзошли все ожидания. Собравшиеся на испытания немецкие и бельгийские инженеры, промышленники и ученые были потрясены, когда Нобель на их глазах взорвал однотонную чугунную болванку, которая разлетелась на четыре больших куска и множество осколков. Это была сенсация международного масштаба, и окрыленный успехом Альфред направился в Париж, рассчитывая как на новые заказы, так и на признание Французской академией наук своей взрывчатой смеси как одного из выдающихся изобретений человечества.

* * *

Мы не знаем, чьими советами пользовался Альфред в Париже, но почти не вызывает сомнений, что опытный советчик у него был – настолько четко и грамотно он действовал. Прибыв во Францию, младший из Нобелей направился к одному из адъютантов Наполеона III Ильдефонсу Фаве. Отставной генерал инженерно-саперных войск, профессор военного искусства в Политехнической школе в Париже, он был назначен императором налаживать контакты с учеными, которые могли бы принести пользу стране.

Альфред подробно рассказал Фаве о проведенных испытаниях и показал привезенные с собой куски чугуна. Тот, похоже, впечатлился и пообещал лично переговорить с императором, который тут же назначил академическую комиссию по изучению новой взрывчатки – извещение об этом Нобель получил специальным письмом с печатью императорской канцелярии 14 июля. В то же время, возможно по совету Фаве, Нобель обратился к знаменитому химику Мешелю Шеврелю с просьбой устроить ему выступление на проходившей по понедельникам традиционной сессии академии.

Шеврель начал с того, что зачитал на заседании, состоявшемся 17 июля, письмо Нобеля и одновременно продемонстрировал переданные ему куски чугуна. Правда, при этом он по ошибке назвал Нобеля Набелем, положив начало путанице, которая во Франции временами дает о себе знать до сих пор.

Затем выступил Жюль Пелуз, который, видимо из-за сделанной Шевреле ошибки или просто по забывчивости, не вспомнил, что Альфред Нобель в свое время был его учеником, причем подающим надежды. Пелуз напомнил, что нитроглицерин изобрел его ученик Асканио Собреро, а не какой-то там швед «Набель», что бы он ни утверждал. И он не понимает, что, собственно говоря, «Набель» сделал нового, поскольку взрывчатые свойства нитроглицерина давно и хорошо известны.

В сущности, это было обвинение в плагиате, которое